И последний штрих в истории с Икскуль фон Гильдебанд. Когда ей с большими трудностями в ее почти семьдесят лет удалость вырваться из «Совдепии» и добраться до Парижа, участь ее оказалась незавидной. Одинокая, больная, нищая бывшая хлебосольная хозяйка петербургского салона оказалась никому ненужной, кроме «клевретки Распутина» — Муни Головиной. Именно она преданно ухаживала за Варварой Ивановной, доживавшей свои дни в приюте. Умерла баронесса в 1928 году…
О том, насколько был велик интерес столичного общества к Распутину, засвидетельствовала эссеистка и фельетонистка Тэффи (по мужу Н. А. Бучинская, урожденная Лохвицкая). На склоне лет в эмиграции в Париже некогда популярная писательница опубликовала очерки воспоминаний о важных событиях и приметных людях, с которыми ей довелось встречаться. Среди них и Григорий Распутин, о котором она справедливо написала: «Человек этот был единственным, неповторимым, весь словно выдуманный, в легенде жил, в легенде умер и в памяти легендой облечется».
Очерк Тэффи содержит немало нюансов и подробностей, которые трудно отыскать у других мемуаристов. Автор признавала, что ей совсем не хотелось этой встречи, она ее не искала, хотя вокруг только и говорили о загадочном сибиряке. В некоторых домах, как отмечает Тэффи, она даже встречала транспаранты: «У нас о Распутине не говорят». Но всё равно говорили.
Встреча состоялась в марте 1915 года по просьбе философа и писателя В. В. Розанова и журналиста А. А. Измайлова. Особенно настаивал Василий Розанов, который тогда был одержим разгадкой тайны «половых влечений». А кто же лучше Распутина мог ему помочь в этом? Но для получения «откровений» нужна была привлекательная приманка. И лучше Тэффи — видной и известной дамы — никого найти не сумели. Упросили, умолили. Причем непременно, чтобы оделась «пошикарнее». Она без всякой охоты пошла на «литературный обед» в дом издателя и биржевика А. Ф. Филиппова.
Тэффи прибыла полная предубеждений. Она один раз уже мельком видела Распутина, и хотя с ним не общалась лично, и так «всё знала». «Современную», «образованную», «талантливую» женщину, придерживающуюся «либеральных взглядов», не мог провести «какой-то мужик»! Она ни на что значительное не надеялась, но просто не могла отказать в просьбах «собратьям по перу».
Писательнице отвели место рядом с Григорием. Он заметил соседку, стал оказывать ей знаки внимания: задал два-три вопроса о ее личной жизни. И о себе кое-что рассказал. «Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня в деревеньке-то хорошо молиться, и Бог там молитву слушает… А у вас здесь грех один. У вас молиться нельзя. Тяжело это, когда молиться нельзя. Ох, тяжело».
Ясное дело, что публика, собравшаяся за столом, совсем не то хотела слышать. Нужны были «пикантные подробности», требовались дела и слова совсем иного характера. Розанов, обеспокоенный ходом беседы, улучив минутку, отвел Надежду Александровну в сторону и давал наставления: «Вы его разговорите. С нами он так разговаривать не станет — он любит дам. Непременно затроньте эротические темы. Тут он будет интересен, тут надо его послушать».
Тэффи обещала. Но «эротической темы» всё никак не получалось. Рядом сидевший Розанов зловеще суфлировал: «Наводите его на эротику… спросите его про Вырубову, спросите про всех». Но «интересный разговор» никак не клеился. Распутин раздавал гостям листы со своими текстами, но «примечательного» собравшиеся там не усмотрели. «Набор слов», всё о какой-то «отвлеченной любви». Самой Тэффи Григорий оставил собственноручный автограф. «Надежде. Бог есть любовь. Ты люби. Бог простит. Григорий».
Публика изнемогала. Ничего скандального никак не «вытанцовывалось». Вечер был прерван неожиданно звонком из Царского. Распутин тотчас собрался и отбыл.[38] Всё. Хотя Распутин обещал вернуться, но Тэффи покинула «литературное застолье», тем более что был уже первый час ночи.
Писательница не хотела больше встречаться с Распутиным. Ничего «выдающегося». Но через несколько дней встретиться пришлось. По ее словам, ее «опять упросили». Всё происходило там же, за столом — те же. Она опять, как «лакомая приманка» — слева от Распутина. В этот раз «событий» было больше. Григорию щедро наливали любимую им мадеру, он даже якобы плясал русскую, тем более что музыканты были заблаговременно приглашены. На той встрече прозвучали предсказания, пророческое значение которых Тэффи поняла много позднее.
Про Государыню Александру Фёдоровну: «Молиться надо за Неё и за деточек. Плохо… плохо».
О себе: «Вот меня все убить хотят. Как на улицу выхожу, так и смотрю во все стороны. Не видать ли где рожи. Да. Хотят убить. Не понимают, дураки, кто я такой… Пусть сожгут. Одного не понимают: меня убьют, и России конец. Помни, умница: убьют Распутина — России конец. Вместе нас с ней и похоронят».
Прошло время, случилось крушение, Тэффи от окружающего распада была на грани нервного срыва и тогда только «вспомнила!»…
Однако не только дамы света и столичные сплетники проявляли интерес к Распутину. Слухи о его влиянии в Царском Селе породили целую толпу темных личностей, которые начали искать знакомства с ним, окружать и обвивать его.
Вся эта шумиха и слухи не прошли мимо внимания властей. В 1909 году дворцовый комендант В. А. Дедюлин счел своим долгом сообщить начальнику петербургского охранного отделения генералу А. В. Герасимову, что у «Вырубовой появился мужик, по всей вероятности, переодетый революционер», который бывает там в присутствии Царя и Царицы. Довольно быстро удалось установить, что к революционной среде Распутин отношения не имеет и что у него уже в это время существовала известная духовная близость с Самодержцем.
Последнее обстоятельство стало беспокоить министра внутренних дел и премьера П. А. Столыпина, поручившего в 1909 году товарищу министра внутренних дел и шефу корпуса жандармов генералу П. Г. Курлову установить за Распутиным наблюдение. Когда весть о том дошла до Царя, он распорядился прекратить полицейскую слежку. Произошло это в 1910 году.
Приказание было выполнено, но озабоченность ситуацией у премьера не прошла. Он не сомневался, что близость к Царской Семье человека, окруженного скандальным ореолом и толпой каких-то темных личностей, неизбежно станет поводом для дискредитации власти. Враги Трона и Династии получают еще один козырь в свои руки.
Петр Аркадьевич, который мельком видел когда-то этого мужика, творившего молитву около постели его раненой дочери, решил ближе познакомиться с Распутиным. В начале 1910 года встреча в приемной премьер-министра состоялась. Столыпин пригласил участвовать в ней и «мастера охранного дела» генерала П. Г. Курлова, который через много лет описал то незабываемое свидание.
«К министру подошел худощавый мужик с клинообразной темно-русой бородкой, с проницательными умными глазами. Он сел с П. А. Столыпиным около большого стола и начал доказывать, что напрасно его в чём-то подозревают, так как он самый смирный и безобидный человек. Министр молчал и только перед уходом Распутина сказал ему, что если его поведение не даст повода к иному к нему отношению, то он может быть спокоен, что полиция его не тронет. Вслед за тем я высказал министру вынесенное мной впечатление: по моему мнению, Распутин представлял из себя тип русского хитрого мужика, что называется — себе на уме — и не показался мне шарлатаном. „А нам всё-таки придется с ним повозиться“, — закончил П. А. Столыпин нашу беседу».
Несмотря на деликатный характер темы — Распутин являлся желанным гостем Царской Семьи, — Столыпин решил донести свои опасения до монарха. «Сильный премьер» был не из числа сановников, кто во имя карьеры желал любой ценой добиться лишь благорасположения начальства. То была первая серьезная попытка «раскрыть глаза Государю» на нежелательность общения с этим человеком.
Объяснение произошло ранней весной 1911 года. В пересказе третьих лиц сцена выглядела следующим образом: Николай II выслушал все очень внимательно, поблагодарил и заявил: «Я знаю и верю, Петр Аркадьевич, что вы мне искренне преданны. Быть может, всё, что Вы мне говорите, — правда. Но я прошу вас никогда больше мне о Распутине не говорить. Я все равно сделать ничего не могу». Точная дата этой беседы неизвестна, но 4 июня, за три месяца до трагической гибели премьера, Царь записал: «После обеда имели радость видеть Григория по возвращении из Иерусалима и с Афона».
