Я думала, что помочь мне может только один человек, как раз тот самый дядя, которого здесь нет. Я не знала, придет ли он, чтобы попрощаться с сестрой. Финбар — житель границы, он находится меж двух миров. Он ни разу не вернулся назад с той самой ночи, что ушел из Семиводья. Он не был на похоронах Диармида и Кормака, погибших в последней битве за Острова. Не пришел, когда родились мы с Шоном, или Ниав. Не появился, когда умер его отец, и Лайам стал лордом Семиводья. Возможно, не явится и теперь, он ведь может видеть Сорчу и говорить с ней, даже не находясь с ней рядом, так сильна его связь с сестрой. Но я очень хотела, чтобы он пришел, у меня к нему накопилось множество вопросов. Знай я наверняка, что Ниав и Бран живы, я могла бы попрощаться с мамой без столь тяжелого груза на совести. Ведь если моя ложь не принесла сестре свободу, если мое молчание не защитило мужчину, рисковавшего жизнью, чтобы помочь мне, значит, я могла с самого начала все честно рассказать семье и покончить с этим.

В доме было полно народу, но в Семиводье все равно стояла тишина, будто даже лесные духи в эти последние мамины дни говорили шепотом. За ужином становилось немного оживленнее. Мы представляли из себя странную, разношерстную компанию: спокойные, полные собственного достоинства друиды говорили тихо и ели мало; моряки демонстрировали завидный аппетит, любовь к нашей здоровой пище, и в особенности — к доброму элю, а их шуточки заставляли служанок постоянно краснеть и хихикать.

Во главе стола сидели дядюшки. Лайам, серьезный как всегда, с непривычными следами усталости на лице. По правую руку от него с задумчивым видом восседал Конор в своем белом балахоне. Слева — неугомонный Падриак и его прекрасная молчаливая спутница. В основном, беседу вел Падриак, ему было, что рассказать о своих приключениях, и мы слушали его с благодарностью, ведь истории о дальних странах и их необыкновенных жителях отвлекали нас от печальных мыслей, затопивших дом. Шон пока еще не вернулся.

Отец больше не ужинал вместе с нами. Думаю, он боялся потерять даже минуту отмеренного маме времени. А сама Сорча давно уже смирилась с мыслью, что это ее последняя весна. Но я видела ее беспокойство. Был у нее на душе камень, от которого она не в силах была избавиться. Однажды днем я сидела у ее изголовья и молча боролась с собой. Она держала свою руку в моей, а отец стоял в тени и смотрел на нее.

— Рыжий, — она говорила очень тихо: будучи отличной целительницей, она прекрасно знала, как беречь силы и выиграть еще хоть немного драгоценного времени.

— Я здесь, Дженни.

— Мне уже недолго осталось, — слова ее напоминали вздох. — Они все собрались?

Отец не смог заговорить.

— Шон еще не вернулся, мама. — Мой собственный голос опасно дрожал. — Все твои браться здесь, все кроме…

— Кроме Финбара? Он появится. Шон должен успеть вернуться домой к завтрашнему закату. Предупреди его, Лиадан.

Уверенность, сквозившая в ее словах, заставила меня промолчать. Совершенно бессмысленно убеждать ее, что, возможно, ей отмерено несколько больше времени. Она точно знала свой срок. Отец встал на колени у кровати, накрыв ее руки своей большой ладонью. Я никогда не видела, как он плачет, а теперь на щеках его блестели мокрые дорожки.

— Сердце мое, — сказала Сорча, посмотрев на него огромными, на худеньком бледном лице, глазами. — Это же не навсегда. Я буду здесь, где-то рядом, в лесу. И как бы ни выглядело мое тело, я все равно останусь рядом с тобой.

Я хотела встать и оставить их вдвоем, но мама попросила:

— Не уходи, Лиадан. Я должна кое-что сказать вам обоим. Это не займет много времени.

Она выглядела очень усталой. Побледнела и дышала тяжело. Но ни один из нас не попросил ее поберечь силы и отдохнуть. Никто в семье никогда не говорил Сорче, что ей делать.

— У нас имеются секреты, — сказала она, на мгновение прикрыв глаза. — Тут поработала древняя магия, старая ворожба, уже однажды державшая нас в своих злобных руках. Она и сейчас пытается разделить нас, разрушить все, что мы до сих пор хранили здесь, в Семиводье. Возможно, не все секреты можно открыть. Но я хочу сказать тебе дочка: что бы ни случилось, мы тебе доверяем. Ты всегда будешь выбирать собственную дорогу, некоторым твои решения покажутся ошибочными. Но я знаю, ты всегда будешь идти путем истины, куда бы ни направлялась. Я вижу это и в тебе, и в Шоне. Я верю тебе, Лиадан. — Она снова подняла глаза на отца. — Мы оба в тебя верим.

Ибудан заговорил не сразу, и я подумала: «Неужели она впервые в жизни неверно поняла его?»

Но он сказал:

— Твоя мама права, солнышко. Иначе, с чего бы я все это время позволял тебе самой делать выбор?

— Теперь иди, Лиадан, — прошептала мама. — Попытайся связаться с братом. Ему следует поспешить.

Я пошла через поле к лесу. Дом был полон горя, и мне необходимо было оказаться среди деревьев, на воздухе. Мне нужна была свежая голова и ясность мысли, не только чтобы докричаться до брата, но и чтобы принять непростое решение. Сорча умирала. Она должна узнать правду. Если я расскажу ей, то должна буду рассказать и отцу. Они сказали, что доверяют мне, но даже они в ужасе отшатнутся от меня после того, что я сделала. Если отец пойдет с этой историей к Лайаму, в одночасье пропадет вся польза моей лжи. Если сестра все еще жива, ее могут выследить и привести домой. Возможно, они даже попытаются вернуть ее многоуважаемому супругу. И тогда наружу выйдет вся правда, и союз развалится. Что же до Крашеного, Эамон станет охотиться за ним и, в конце концов, уничтожит, как дикого зверя. А без Крашеного его люди снова вернутся к бродяжничеству, к бесправному существованию, что вели до того, как он дал им имена, придал их жизням смысл и подарил бесценный дар самоуважения. Мой сын никогда не узнает отца, разве что услышит о нем истории, где тот окажется в роли чудовища. Вот тогда наша семья и впрямь будет разрушена. От этих мыслей у меня холодела кровь. А ведь есть еще и Дивный Народ. «Не смей рисковать союзом», — так приказала мне Хозяйка Леса. От такого предостережения нельзя просто так отмахнуться. Но мама должна узнать правду, она как могла, по-своему, попросила меня об этом. И вопрос не в том, доверяют ли они мне, а в том, доверяю ли я им. Бран в свое время отмахнулся от доверия, как от бессмыслицы. Но если ты не умеешь доверять, то действительно остаешься один, ведь ни дружба, ни союзничество, ни семья, ни любовь не могут существовать без доверия. Без него нас разбросает настолько далеко друг от друга, что будет носить по воле ветра, и нам не за что будет уцепиться.

На опушке леса я села на каменную ограду, окружавшую наши самые дальние поля, и попыталась усмирить бурю, царившую в моих мыслях. Это оказалось нелегко, я чувствовала, что надо торопиться. Мне нужен знак, ориентир. «Почему нет Финбара? Вот его бы я спросила безо всякого опасения».

Я замедлила дыхание и позволила тихим звукам поля и леса затопить сознание. Вот шорох весенних листьев на березах и рябинах. Пение птиц, скрип мельничного колеса и тихий плеск ручья. Жалобные крики овец. А вот мальчик говорит стаду гусей: «Вставайте, упрямые, а то как задам!» Трубный ответ гусака. Плеск озерной волны о берег, вздохи ветра в старых дубах. Шепот голосов над моей головой, и я, кажется, слышу слова: «Сорча, Сорча, ах, сестренка».

Только полностью успокоив свой разум, я мысленно потянулась к брату:

«Шон?»

«Я слышу, Лиадан. Я уже возвращаюсь. Как мама?»

«Ты далеко?»

«Не очень. Я опоздаю?»

«Ты обязан вернуться до завтрашнего вечера. — Даже мысленно можно плакать. — Ты успеешь?»

«Мы будем вовремя. — Он мысленно обнял меня и прижал к себе. Я послала ему в ответ ту же картинку».

Вот и все.

«Лиадан?»

Это вовсе не голос брата.

«Дядя?» — У меня ухнуло сердце. Где он?

«Я здесь, девочка. Повернись».

Я медленно поднялась с ограды и повернулась, взглянув назад, на уходящую в лес тропинку. Заметить его было довольно сложно. Не человек, а просто еще один рисунок в общем узоре теней и света. Коричнево-серо-зеленый — такой же, как стволы деревьев, мох и камни. И все же он стоял за моей спиной, босиком на мягкой земле, все в том же рваном балахоне и широком плаще. Вокруг белого, как мел, лица вились темные волосы. Глаза же оставались ясными, бесцветными, полными света.