Он нахмурился.

— Это было давно. Сколько лет этому твоему мужчине?

— Немного. Как Эамону, может, чуть меньше.

— И он бритт? — фраза звучала вопросительно, но я не ответила, поскольку не могла признать, что не знаю ответа. — Значит, когда я покидал Херроуфилд, он был еще младенцем, — продолжил отец. — Это не может быть правдой.

— Ты никогда не рассказывал о том времени. Было что-то такое… может, произошло что-нибудь способное объяснить его слова? Кто-нибудь причинил зло ребенку? На него явно тяжело давит некое давнее бремя.

Ибудан покачал головой:

— Конечно, там имелись дети: в замке, в деревнях, на фермах… Но я оставил свои владения в хороших руках. Перед отъездом я лично убедился, что все в полном порядке. Мои люди остались отменно защищенными, их будущее было обеспечено настолько, насколько вообще возможно в наши беспокойные времена. Возможно, если бы я с ним поговорил…

— Нет, — ответила я. — Это невозможно.

— Ты его стыдишься? Или меня?

— Нет, отец, даже и не думай. Он просто не может сюда приехать. Он живет… его жизнь полна опасностей, его преследуют. В ней нет места ни для меня, ни для ребенка. Будет лучше, если я просто выращу малыша одна.

— Но за Эамона ты замуж не хочешь.

— Либо отец моего ребенка, либо никто.

— Ты уже рассказала Ниав?

— Ну, как я могла это сделать? Ты же видишь, какой она стала! И двух слов мне не сказала со дня приезда.

Мы встали и медленно начали спускаться к овчарне. Некоторое время мы молчали, а потом отец сказал:

— С самого возвращения Ниав я не могу до нее достучаться, Лиадан. Она не хочет говорить с мамой, а та так мечтает облегчить ей боль от того, что ей запретили видеться с любовником. Мне кажется, что вместо моей дочери приехала совсем другая женщина. Будто что-то превратило сверкающую, солнечную девушку в бледную тень себя самой. Я уже потерял одну дочь, твоя мать уходит от нас все дальше… Я не хочу потерять еще и тебя.

Я взяла его под руку.

— Мне всегда хотелось остаться здесь. Ты же знаешь.

— Да. Маленькая моя доченька, мастерица в любых домашних делах, счастливая от того, что кругом родные и близкие. Ты сердце нашего дома, Лиадан. Но… уверена ли ты, что больше тебе ничего не хочется?

Я не ответила. Мы с отцом не лгали друг другу.

— Что если этот человек завтра возникнет у тебя на пороге и позовет с собой? Что ты ему ответишь?

«Если он возникнет у меня на пороге завтра, до отъезда Эамона, он едва ли останется в живых».

— Не знаю. Я не знаю, что бы я сделала.

Мы подошли к деревьям. Впереди уже виднелась белая стена овчарни.

— У меня к тебе есть предложение, если мама его одобрит, мы так и сделаем, — отец говорил так, будто излагал план строительства стены или разбивки виноградника. Но в глазах его сквозило беспокойство. — Когда Эйслинг поедет домой, ты отправишься с ней в Черную Башню и поживешь там, пока Эамон находится в Таре. Возьми с собой Ниав и попытайся разузнать, что с ней случилось. Мне кажется, все гораздо хуже, чем мы думаем. Что-то ранило ее очень глубоко. Я изо всех сил пытался достучаться до нее, но она видит во мне врага и не желает со мной разговаривать. Твоей матери сейчас и так тяжело, ей не вынести еще и необходимости ежедневно видеть родную дочь в таком состоянии и чувствовать, что ее помощь отвергают. Мама уверена, что если Ниав с кем-то и заговорит, то именно с тобой. Я очень тебя прошу, сделай это для меня. Но только пока за ней не приедет Фионн, потом ты должна отправиться домой. Тебе и самой не захочется оставаться в доме у Эамона, когда он вернется. Ты говоришь, что все ему уже рассказала. Наверное, вам обоим было тяжело. Эамон очень гордый человек, он с трудом переживает потери.

— Это было ужасно.

Отец обнял меня за плечи:

— Ну, так что ты скажешь?

— Если ты хочешь, я поеду. — Сердце у меня сжималось от одной только мысли об этом. Я совсем не была уверена, что хочу знать, что же скрывается за пустым взглядом Ниав. Но я точно знала, что не хочу ехать в дом Эамона, даже когда его там нет.

— Ты сделаешь это ради меня и мамы. Я же со своей стороны обещаю защиту тебе и моему внуку. Я сам расскажу обо всем Лайаму еще до его отъезда в Тару. А так же Конору и Шону.

— Мама сама хотела…

— Расскажу я. И сделаю это так, что тебя ни о чем не станут спрашивать, и от тебя ничего не будут требовать. Ты моя дочь. Ты и твой ребенок будете в Семиводье в безопасности столько, сколько вы решите здесь жить.

— О, отец! — Я крепко обняла его.

— Я не желаю видеть, как ты впадаешь в отчаяние, подобно Ниав. Я тоже нарушал правила, чтобы получить желаемое, Лиадан. Я никогда не забывал, что оставил позади, когда пришел сюда. Но я ни одной секунды не считал, что мой путь неверен. Ты — дочь своей матери. Я просто не могу поверить, что твой выбор плох. Без сомнения, все у тебя, в конце концов, будет хорошо. Ну-ну, солнышко, поплачь, если хочешь. Попозже поговори с Эйслинг, и обсудите с ней твою поездку. Возможно, стоит отправиться в повозке, в твоем положении не стоит ездить верхом.

— Повозка! — Я мгновенно перестала плакать. — Я же не инвалид. Ехать на серой кобылке совершенно безопасно. Мы не станем торопиться.

Отец сдержал слово. Не знаю, как он этого добился, но ко времени отъезда Лайама в Тару мои новости уже были известны и Лайаму, и Шону, и даже Конору, хотя он, возможно, и сам все знал. Я остро осознавала, как мой опыт отличается от пережитого Ниав. Поступок сестры встретил холодное неодобрение, жесткое осуждение, изгнание, поспешный, постылый брак. Мое же положение просто приняли к сведению, словно мой ребенок уже стал частью Семиводья. Я нарушила гораздо более серьезные правила, нежели Ниав. Я никак не могла понять, почему родственники посчитали Киарана настолько неподходящим для сестры, а главное, почему держали в тайне причины подобного решения. Там речь даже не шла о ребенке. И все же Ниав не получила ни капли той любви и тепла, что окружали меня. Это было ужасно несправедливо. Я постоянно чувствовала, как сестра скованно движется по дому, наглухо укрывшаяся за своей невидимой стеной, с бессмысленными глазами, с вечно скрещенными на груди руками или со сжатыми кулаками, словно она ни на минуту не может ослабить оборону, словно считает нас всех врагами.

Несмотря на несправедливость подобного положения, я была глубоко благодарна отцу за то, что он столь волшебно облегчил мне жизнь. Новости распространяются быстро. Перед ужином я спустилась вниз и встретилась в зале с Жанис, она как раз проверяла, достаточно ли на столе бокалов, блюд и ножей. Казалось, у Жанис нет возраста. Она нянчила еще мою мать, наверное, она была ужасно старой, но темные глаза все еще загорались интересом от всего нового, а волосы, свернутые на затылке в тугой узел, были чернее воронова крыла. Она происходила из цыганской семьи, но обосновалась в Семиводье уже очень давно. И здесь ее считали за свою.

— Ну что, детка, — улыбнулась она. — Я слышала, хранить твой секрет больше не надо?

— Тебе рассказал мой отец?

— В некотором роде. Не то, чтобы я раньше не знала. Женщины всегда знают. Я рада, что с тобой все в порядке. Ты выносишь младенца легко, хоть ты и маленькая.

Я выдавила из себя улыбку.

— Я помогу тебе, когда придет твое время, — тихо продолжила Жанис. — У нее к тому моменту может уже не хватить сил. Но она мне расскажет, что делать. Я стану ее руками. Эй, эй, не надо слез, детка. Новость заставила твою мать улыбаться. Большой человек от этого ходит счастливый. Тебе нечего стыдиться.

— Дело не в этом, — ответила я, часто моргая. — Мне не стыдно. Это из-за мамы и Ниав и… и вообще всего. Все изменяется. Изменяется очень быстро. Не знаю, справлюсь ли я.

— Ну-ну, девонька, — она крепко обняла меня. — Изменения идут за тобой по пятам… Ведь ты сама же их и вызываешь. Но ты сильная девочка. Ты сможешь почувствовать, что хорошо и правильно для тебя, твоего малыша… и твоего мужчины.