Через то же Академическое собрание обязательно должно было пройти и «сочинение об ученой материи» Миллера, весной 1749 г. порученное ему прочитать на первой «ассамблее публичной» Академии наук, намеченной, по распоряжению президента Академии наук от 23 января 1749 г., на сентябрь месяц. Причем тему своего «сочинения об ученой материи» - «О происхождении имени и народа российского» - Миллер избрал сам, хотя доселе он ею никогда не занимался, и в это время напряженно работая над написанием и подготовкой к изданию «Истории Сибири» (как подчеркивал Ломоносов, он «избрал материю, весьма для него трудную, - о имени и начале российского народа...», и академики в ней «тотчас усмотрели немало неисправностей и сверх того несколько насмешливых выражений в рассуждении российского народа, для чего оная речь и вовсе оставлена»).

На той же «ассамблее публичной» Канцелярией Академии было поручено выступить и Ломоносову с похвальным словом Елизавете Петровне (канцелярский ордер, которым ему предписывалось его подготовить, датирован 7 апреля), и это похвальное слово также было подвергнуто обстоятельной экспертизе со стороны его коллег академиков. Как объяснял в феврале 1749 г. выбор докладчиков правитель Академической Канцелярии И.Д. Шумахер, «понеже профессор Ломоносов в состоянии написать диссертацию как на русском, так и на латинском языке, и оную либо публично читать, либо наизусть говорить». Вместе с тем он и указал, что должен, по его мнению, обязательно сказать докладчик: ему «следовало вменить в обязанность, "чтоб он не забыл в диссертации приписать похвалу основателю Академии государю императору Петру Великому и покровительнице ныне достохвально владеющей государыне императрице; после б объявил о начале, происхождении и нынешнем состоянии химии, а потом бы описал некоторые новые опыты..."». А кандидатуру Ломоносова Шумахер буквально выдавил из себя. Как откровенно он тогда же делился своими мыслями с Тепловым, «очень я бы желал, чтобы кто-нибудь другой, а не г. Ломоносов произнес речь в будущее торжественное заседание, но не знаю такого между нашими академиками.... Оратор должен быть смел и некоторым образом нахален, чтобы иметь силу для поражения безжалостных насмешников. Разве у нас, милостивый государь, есть кто-нибудь другой в Академии, который бы превзошел его в этих качествах?..». А Миллера правитель Канцелярии предложил потому, что «он довольно хорошо произносит по-русски, обладает громким голосом и присутствием духа, которое очень близко к нахальству...»[139].

Надо сказать, а по данному вопросу также существуют спекуляции, выставляющие Ломоносова в качестве угодника высоким покровителям, и тем самым добивавшимся их поддержки, якобы позволявшей ему расправляться со своими противниками, что не было ничего необычного в теме его выступления, ибо выступать в подобном жанре было традицией и обязанностью академиков, а вместе с тем очень большой честью и для них, и для самой Академии. Так, 1 августа 1726 г. Г.З.Байер «произнес хвалебную речь в честь императрицы» Екатерины I «в ее высочайшем присутствии» на втором публичном, как пишет Миллер, собрании Академии наук. Сам Миллер выступил в 1762 г. с речью на Академическом собрании в честь Екатерины II. П.П. Пекарский пишет, что «к торжественному заседанию Академии наук, по случаю коронования Елизаветы, 29 апреля 1742 года, бывший академик Юнкер, любимец графа Миниха, теперь сосланного, певец бироновского величия, тайком передавший известия о России саксонскому правительству, написал оду в прославление новой императрицы»[140].

Л.П. Белковец, а данный тезис является самым главным пунктом обличительных речей норманистов прошлого и современности в адрес Ломоносова, нарочито подчеркнуто представляющих его действия в совершенно неприглядном виде, особо акцентирует внимание на том, что обсуждение диссертации Миллера закончилось «переводом автора из профессоров в адъюнкты» (А.А.Формозов добавляет, «с соответствующим уменьшением жалования». С.С. Илизаров еще более усиливает этот момент, говоря о «беспрецедентном разжаловании историографа из академиков в адъюнкты с очень сильным сокращением жалования»). Но понижение Миллера в должности произошло по совокупности нескольких причин, среди которых случай с диссертацией далеко не самый главный. Да к тому же пункт претензий к Миллеру по поводу его речи-диссертации сформулирован в определении президента Академии наук К.Г.Разумовского совершенно иначе, чем обычно излагают норманисты-«ломоносововеды», несмотря на то, что этот официальный документ был приведен в 1870 г. П.П. Пекарским в его фундаментальной работе по истории Петербургской Академии наук, а в 1862 и 2005 гг. его пересказали С.М.Соловьев и Н.П. Копанева.

Миллер был лишен звания профессора на собрании академиков 8 октября 1750 г. на один год, но спустя четыре с половиной месяца, 21 февраля 1751 г., после «просительного своеручного письма» ему вернули «чин и достоинство профессорское», а также жалованье 1000 рублей в год, вместе с тем «было велено жалованье ему профессорское произвести за то время, которое он и адъюнктом был». И обвинялся Миллер, в порядке очередности, в следующем: во-первых, «остался в подозрении по переписке» с покинувшим в мае 1747 г. Россию французским ученым Ж.Н.Делилем, «которая "касается до ругательства академического общества"», т. е. престижа Петербургской Академии наук, названной Делилем corps phantastique - «корпусом фантастическим», что было расценено особенно оскорбительным для чести Академии.

Во-вторых, говорится далее в определении президента, Миллер, сказавшись больным, не поехал на Камчатку, отправив туда студента С.П. Крашенинникова, и девять лет собирал в Сибири копии с документов, которые «самым малым иждивением можно было получить чрез указы правительствующего сената, не посылая его, Мюллера, на толь великом жалованье содержащегося... Чтоб привести все дело сибирской экспедиции в замешательство», уговорил И.Г. Гмелина «уехать заграницу вступить в службу герцога вюртембергского»; в-третьих, что «сочинил диссертацию, разбор которой много отнял времени у академиков, и "совсем тем он, Мюллер, ни в чем не оправдался и оказал себя больше охотником упражняться в процессах"... О Крашенинникове говорил Теплову и некоторым профессорам, что "он, Крашенинников, был у него под батожьем"»; в-четвертых, «называл в лицо графу Разумовскому Теплова клеветником и лжецом...»; в-пятых, «членов академической канцелярии обвинял в пристрастии и несправедливости, "и тем он, Мюллер, гг. членов канцелярии Академии наук клевещет напрасно, да и меня самого за нечувствительного и неосмотрительного признает"... Сверх того, на Мюллера объявили неудовольствие Шумахер, Ломоносов и Попов, считавшие себя оскорбленными от него. "И в рассуждение сих его, мюллеровых многих продерзостей и крайнего беспокойства, и ссор и нанесенных обид своим командирам и товарищам, чем он не точию канцелярию, но и мне самому чинит недельными своими вымышлениями предосудительство и затруднения, и тем отводит каждого от настоящего дела, чрез что пропадает академическая честь и тратится напрасно время и интерес"».

И инициатором появления определения президента Академии наук явился не Ломоносов, а советник Академической Канцелярии Г.Н.Теплов, управляющий, по словам П.П. Пекарского, «всеми действиями тогдашнего президента Академии графа Разумовского» (вместе с тем ученый уточнил, что последний именно по наущению Теплова запретил читать речь Миллера в публичном собрании и велел отдать на рецензию академикам, и что в этом деле его затем поддержал Шумахер). Как напоминал Теплову в январе 1761 г. Ломоносов, обращая внимание на тот факт, что он непостоянен и что следует «стремлению своей страсти, нежели общей академической пользе»: «Из многих примеров нет Миллерова чуднее. Для него положили вы в регламенте быть всегда ректором в Университете историографу, сиречь Миллеру; после, осердясь на него, сделали ректором Крашенинникова; после примирения опять произвели над ним комиссию за слово Akadémie phanatique [Академия фанатичная] (Ломоносов по памяти неправильно воспроизвел выражение астронома Делиля. - В.Ф.), потом не столько за дурную диссертацию, как за свою обиду, низвергнули вы его в адъюнкты и тотчас возвели опять в секретари Конференции с прибавкою вдруг великого жалованья, представили его в коллежские советники, в канцелярские члены; и опять мнение отменили».