— Тьфу! Черт срамной! — сплюнула Варвара. И, шельмовато глянув на Стешку, попросила читать дальше.

— Раньше у меня было много женщин. Но теперь решил остепениться и стать семейным человеком, грея по ночам одну — какая станет моей. Ты не сомневайся, я с тобой сживусь. Во всех отношеньях. Потому что считаю себя — полноценным мужиком. А такие теперь — редкость. Так что не медли. Черкни, что хочешь скорее познать меня, — и я примчусь. Андрей…»

— Во, кобель шелудивый! — рассмеялась Варвара и отодвинула письмо подальше от Стешки, чтоб не попадалось на глаза.

«А вот и я! Тот, кого вы ищете! Не удивляйтесь самоуверенности. Это не бахвальство! Сама истина! Я прошел Афганистан и выжил! Возможно, для встречи с вами. Устал от войн, перебесился. Хочу тишины и покоя! Хочу вылечить душу. Тело — в целости! Хорошо, что у вас есть дети! Я так рад этому! Они станут стимулом жизни и для меня. Вы спросите, что умею? Я — солдат. А значит,

все

смогу, лишь бы понял, что нужен вам. Позвоните! Сергей…»

— Ему отпиши! Во, это — мужик! Про детву не запамятовал! Единый из всех, — похвалила Варвара.

— Не спеши, мам! За двумя зайцами погонишься, с пустыми руками останешься, — остановила Стешка, кивнув в сторону маленькой комнаты.

Оттуда ни звука не доносилось. Варвара приоткрыла чуть-чуть. И в щелку увидела спящего Александра. Тот похрапывал во сне и не слушал содержание писем.

Бабы переглянулись, сраженные равнодушием или уверенностью человека, не проявившего любопытства.

Александр вышел на кухню часа через два. Он не поинтересовался письмами. Но, увидев, что Стешка рубит дрова во дворе, вышел тут же.

— Дайте и мне. поучиться! — взял топор из рук женщины.

Стешка поначалу смеялась над неловкостью и неуменьем человека. Показывала, объясняла. Александр брался вновь. Но чурки из-под топора разлетались во все стороны либо топорище застревало в сучках намертво.

— С другой стороны рубите. Сильнее удар. Взмах порезче. Полено надежней ставьте. Так! Ну! Еще! — еле успела увернуться от отскочившей чурки. — Дайте я сама!

— Нет! Мужчина я иль нет?

— Не знаю! — рассмеялась звонко.

— Ах так! Ну, ладно! Придется доказать, —

раскроил полено. И сказал тихо, чтоб не услышали девчонки, игравшиеся в снежки: — Кажется, сено с чердака сбросить надо. Для кобылы и коров. Пошли! — Подсадил на лестницу и сам полез следом.

Стешка все воспринимала в шутку. И тут не поверила, что осторожный, осмотрительный Александр может быть совсем иным…

— Стефания моя, голубушка! Солнышко лесное! Как же я жил без тебя? Хватит нам в подростков играть да вприглядку жить! Уж смирись с таким, какой я есть. Может, не совсем удачный, зато твой, ваш. Не отнимай только у меня мои крылья, мою кисть! Всему другому научусь! Пусть не сразу Но справлюсь.

— Ты самый лучший! Это не беда, что покуда не все клеится. Получится! У тебя картины добрые и сердце чистое, — несла любовную чепуху, подчинившись власти Александра. Она устала быть в семье за хозяина и с удовольствием уступила свои права…

Варвара поняла все без слов, едва Стешка с Александром вошли в избу… Спрятала довольную улыбку в уголок платка. И, позвав девчонок со двора, стала накрывать на стол, прибрав с него жениховские письма. Но не выбросила, спрятала на всякий случай в старый комод под тряпье, куда кроме нее никто не заглядывал.

Прошли две недели, когда Александр сказал, что ему нужно съездить в город, предложить свои новые картины на выставку-распродажу, утрясти все свои дела и вернуться обратно, недели через две.

Стешка мигом сникла. Едва стала привыкать к человеку, он уезжает от нее.

«Ну, почему такая невезучая судьба?» — сдавило горло болью.

— Стеша, я постараюсь уложиться в неделю. Ты, когда захочешь, позвони мне. У тебя есть мой номер телефона. Я скажу, как продвинулись мои дела и когда вернусь.

И вскоре ушел с чемоданом картин, зарисовок, набросков.

В доме снова стало скучно.

— Почему от нас все дядьки уходят? — спросила Ленка Любку во дворе.

— А потому, что мы маленькие, а мамка с бабкой — старенькие! — ответила та, подумав.

— А почему они не стали нашими папками насовсем? — не отставала Ленка.

— Потому, что нас много. И одному со всеми — трудно. Но вот художник обещался вернуться. Я сама слышала…

— Сбрехал. Как и дядя Миколай.

— А дядь Саша приедет! Он понарошке сказал, что надолго. Обещался Новый год с нами отмечать! — говорила Любка.

— Бабка с мамкой шептались на кухне, я слышала, что, если дядь Саша не приедет, они другого дядьку позовут. Совсем нового! Другого!

— Значит, опять пироги печь станут. Без них взрослые не умеют говорить. Зато, когда я вырасту, найду себе дядьку, заставлю его пироги делать! А то так нечестно. Тетки только пекут, а дядьки все едят.

— А зачем тебе дядька? Вон наши — плачут от них. А они все уходят…

— Бабка говорит, что мужик от кобеля только тем и отличается, что на цепи не сидит. Вот тогда бы не убегли! — смотрели девчонки на пустующую дорогу, ведущую из деревни к их дому.

На ней никого. Только снег и холод. Варвара видит, как беспокоится Стешка. То во двор, то в окно выглянет. От каждого шороха вздрагивает. И, хотя молчит, переживает все время.

— Да будет тебе, Стешка! Коль суждено, воротится! А нет, калачом не заманишь. Не прыгай от вороньего крика. И не звони ему. Коль нужна — придет. Не висни на шею засранцу! Руби дерево по себе! Нам простецкий мужик нужен, а не этот, у кого руки, как подушки, — мягкие. Ну, что он умел ими делать? Картинки малевал! Что с них проку? Ими не прокормиться! Станешь тянуть хомут за всех. И его содержать на своей шее. А разве тебе без него забот мало? Закинь об нем думать, — уговаривала Варвара Стешку и старалась загрузить работой так, чтобы и вспомнить о художнике было некогда.

Шли дни. Вот уж и две недели минули. А от Александра ни звука.

Стешка все глаза на дорогу проглядела. На ней — никого. Позвонить бы. Да мать не пускает. Ругается, совестит, упрекает, мол, гордости не стало. А ей хоть вой. Хочется узнать, ждать его иль нет? Ну, хотя бы обругать, чтоб потом, выревевшись в подушку, навсегда приказать себе — молчи, забудь навсегда этот козлиный мужичий род! Нет средь них людей! Одни гады! Но Варвару не проведешь.

— Не моги ему кланяться! Тебе же опосля худо станет. Попреками изведет, что его, культурного, из города выдернула и в говно воткнула. Что он из-за тебя сладкую жизнь потерял. Променял на нашу невезуху. Опробуй заставь его помочь! Не докличешься. А ить не все молодой будешь. Нынче про то мозгуй. Не звони. Пусть он соскучится и придет. Тогда ты и впрямь жена. Коли уронишь себя теперь, до стари в полюбовницах останешься, — увещевала Стешку.

Та соглашалась, пока не наступала ночь. А потом ревела втихомолку от обиды на всех разом.

До Нового года оставалась последняя неделя. Бабы, как всегда, заранее готовились к нему, к предстоящему Рождеству Христову. Побелили все комнаты, вымыли окна. Отскоблили полы. Перемыли все чугуны, перестирали все. Стали готовиться к праздничному столу.

— А елка у нас будет? — спросила Ленка Стешку.

И та руками всплеснула:

— Верно! Как же без нее? Ведь Новый год! Он с детства помнится. Прежде всего — нарядной елкой. Ее мне приносил отец…

«А моим только я! И никогда у них не было Деда Мороза, только мы — две снегурочки, старые дурочки», — подумала невесело. И, предупредив Варвару, с утра ушла в лес, заткнув топор за пояс.

Снег скрипел под ногами. Оседал. Стешка проваливалась по колени, по пояс. Вылезала и снова шла, высматривая елку на праздник детям. Вот одна приглянулась. Пушистая, небольшая. Полезла к ней. И провалилась почти по пояс. Подтянуться, да и вылезти. Но за что ухватишься, кругом сугробы, как злые соседи, — рук не протянут, не помогут. Лишь высмеют.

Стешка барахталась с полчаса. Замерзла, выбилась из сил. И заплакала горько, как ребенок. От всего разом. Сначала тихо, потом и в голос. Дома сдерживалась. Стыдилась дочек, матери. А тут никто не увидит, не осудит. Сколько она ревела? Сама не знала. Как вдруг услышала строгий голос: