— Командир — дурак! А твой калган из задницы вырос? Вместо мозгов дерьмо? Так чего на судьбу сетуешь, целкой прикидываешься? Все вы тут лидеры! Козлы вонючие! — подняли голос фартовые.

И не миновать бы жаркой драки, если бы не вмешалась вовремя охрана. Притихли. Пошли по палаткам, бурча угрозы друг другу, обмениваясь ругательствами.

Когда Трофимыч лег на свое место, спросил Саньку:

— Неужель заставил Шмеля помогать? Иль не понял ты меня?

— Понял. Но не я — Ефремов его заставил, пригрозил в зону вернуть, к<^ль пахать не будет бугор. Сказал, каждый день наведываться станет. И если застанет без дела — хана придет фартовому, сошлет в Анадырь, к черту на кулички. Шмель покочевряжился для виду, передо мной поломался, но дрова рубил, как ломовой. Исправно топором махается, гад.

— А что ты ему там, на деляне, сказал, когда с хлыстом подошел? — спросил бригадир.

— Сказал, что я психический и за свои действия отвечать не буду. А потому, если припутаю в тишке, из шкуры сито сделаю. Он меня послал матом, не поверил, значит. Ну я ему напомнил кое-что. Ведь прежде этой бригады я в Трудовом, в их гадючном бараке неделю жил. Немного, но памятно. Они того до гроба не забудут. Этого бугра тогда еще не привезли. Другой был. Но когда я случай напомнил, бугор вмиг слинял. Значит, не забыли и его проинформировать. Если начнет хвост поднимать, я и с ним не посчитаюсь, — пообещал Санька и добавил: — Эх, помешал мне легаш Ефремов самому бугру рога поломать. Встрял. А кто просил? Я и без него обошелся бы.

— А что ты утворил у фартовых? — спросил Тарас.

— Меня к ним на издевательства прежний мусор сунул, чтоб обломали, опетушили бы. Но я для них крепким орешком оказался. Спал всегда вполглаза. А они, что воронье, вокруг меня кружили. Поодиночке не удавалось одолеть. Решили скопом и пропустить через весь барак, сделать лидером. Я понял. И кинулся первым на бугра. В жизни такой смелости у меня не водилось. А тут от страха… Глаз ему пальцем вышиб. С ходу. Бросился ко второму. Мокрушнику, который хотел первым меня огулять. Кулаком в подбородок и все зубы в задницу вогнал ему. До единого. На меня кинулись двое, я одному руку переломал, второго едва отходили — височная кость треснула. Фартовые от меня, как от чумного. Мол, пальцем его не тронули, гада, а он вон сколько калек наломал. Открыли дверь барака и на меня, как на кота: «Брысь, блядь!» Я им в ответ — хрен, мол, вам в зубы. Так они меня просили слинять подобру. В барак к работягам. Калым за меня давали. Чтоб я ночью сдуру кого-нибудь не угрохал. На их счастье, утром меня убрали в тайгу. Я потом месяц сам себе удивлялся, откуда из меня такой зверь получился? Вот и напомнил Шмелю. Тот от меня — как ошпаренный. Видать, ему в красках тот день нарисовали, — смеялся Санька.

— Зверя в любом человеке разбудить можно. И тогда куда все доброе девается! Словно и не Божье он создание, — согласился Харитон грустно.

— Теперь у меня такое не получится. Это я знаю. Я тогда сам себе удивился, — признался Санька.

— Так этот ихний бугор так и станет на нашей шее кататься завсегда? — спросил бульдозерист.

— У меня в батальоне были фартовые. Несколько человек. Добровольцы. Смелые мужики. Хорошие волки. Но эти их законы… Они о них рассказывали иногда. Так верите, даже там, на фронте, они своего бугра имели. Моего нештатного заместителя. Правда, там он первым в атаку бросался. Зато и мародеры отменные. Своих не грабили. Но немцев, даже убитых, шмонали. Не то что карманы, из исподних вытряхивали. И не брезговали, гады, на себя натянуть. Даже не простирнув. Как есть. Сколько ругал — без пользы. Бывало, сыщут в карманах что-то стоящее, как дети, радуются, мол, не без понту бой выиграли. У них, как я понял, натура особая, кровь такая. Если вор что-то не украл, день зря прожил, — сказал Трофимыч.

— Я с ними недолго вместе был. Всего несколько дней. Но мне об их законах сявки рассказывали. Есть и разумные, — вставил Санька.

— Что может быть хорошего у людей, преступивших Божью заповедь? В Писании сказано — не убий, не укради! А ворюги только тем и живы! — возмутился Харитон.

— Давайте, батюшка, по совести, если на то пошло. Вот мой дед имел трех коров и пару лошадей. А как иначе, если в семье пятнадцать душ детей было? Все с малолетства работали. Отцу помогали. А после революции деда раскулачили. Все отняли. Ограбили, короче. Хотя дед все своим горбом нажил. Разве это правильно? У него в тот год от голода семеро детей умерли. Разве их не жаль? А в Писании сказано — не воюй с кесарем, потому что воюющий с кесарем воюет с Богом. Но как тут быть? Ведь дети умирали. Здесь чье сердце выдержит? Кесарь хуже бандита, злей любого ворога оказался. А мы говорим о фартовых. Они — дети в сравнении с кесаревыми слугами, — всхлипнул Тарас.

— Люди вы мои милые! В Библии сказано: не воюй с кесарем, а значит, сам не затевай с ним тяжбы, расправы. Но сказано и такое: защити себя и дом свой, и семью свою. От разбойников и убийц человек должен защищаться. Ибо жизнь Богом подарена. А бандюг-воров этих — грешно защищать. Нет грехов больших и малых. Есть одно — преступление перед Господом. И всякий обидчик несет наказание перед Творцом нашим за содеянное зло. Рано иль поздно по содеянному воздается всякому, — убеждал отец Харитон, в темноте крестясь дрожащей рукой.

— А когда тебя, отец святой, Господь из неволи выпустит? — спросил Санька.

— То Ему ведомо. Может, и никогда. Бог терпел и нам велел. Я ничего не прошу. Пусть будет так, как Творцу угодно. Все стерплю…

— А наши фартовые пахать умеют. Что ни говори! Вкалывали сегодня, как авери, — вспомнил бригадир.

— Волю зарабатывают. Она легко не дается. Нуда им тюрьма — дом родной. Навроде санаториев. Чтоб нервы подлечить, охолонуть, попоститься. Они без тюряги долго не прожили бы на воле. От жиру побесились бы, — рассмеялся бульдозерист.

Поговорив еще немного о дне прошедшем, люди постепенно засыпали. А под утро их разбудил дикий крик, доносившийся из палатки фартовых.

Когда мужики высыпали наружу, оказалось, что бугра укусила медянка — небольшая зеленая змея, проснувшаяся раньше других таежных обитателей от зимней спячки. Ее нора оказалась прямо под Шмелем, Тот мешал ей вылезти на волю, и змея пустила в ход яд.

Укус пришелся в плечо. Оно уже покраснело, распухло. Бугор кричал от страха. Ему так хотелось жить!

— Кенты, помогите, неужель та падла расписала меня, фартового? — Шмель смотрел помутившимися глазами на условников, столпившихся у входа в палатку.

Охрана беспомощно переминалась с ноги на ногу. И тут не выдержал Косой:

— То тебе за меня, паскуда! Сколько трамбовал ни за хрен собачий?

— Потом разборки. А ну костер разводи! Нагрейте сковороду докрасна! — не выдержал Санька.

Мужики мигом зажгли остатки сушняка, сунули в огонь сковороду. Санька снял с бугра рубаху, увидел место укуса, припав к нему, стал отсасывать яд, часто сплевывая, выдавливал его из плеча. Когда сквородка нагрелась, попросил мужиков поздоровее придержать Шмеля.

Желающих было хоть отбавляй. Даже охранники на ноги фартового уселись. Санька приложил сковороду к месту укуса. Запахло паленым. Бугор орал диким голосом. А вскоре потерял сознание.

Из палатки вонь, как от паленой свиньи. Фартовые, не выдержав запаха, наружу вывалились. А Санька велел им в банку помочиться. Если жизнью бугра дорожат. Те полный таз налили, думали — для примочек. Но когда Санька зачерпнул мочу кружкой бугра и стал насильно вливать ее в рот бугру, фартовые кулаки сцепили:

— Изгаляешься, падла! Над бедой кента? Да мы тебя!

Санька коротко огрызнулся. И, влив Шмелю три полных

кружки, приложил тряпку к ожогу. Ее тоже в мочу окунал.

Через час опухоль заметно уменьшилась. Побледнела краснота. И Санька, бросив тряпку в таз, сказал глухо:

— С меня хватит. Пусть теперь твои гады с тобой возятся. Наслышался я от вас благодарностей. До конца жизни хватит. Сами управляйтесь, — и пошел к костру проглотить остывающий завтрак.