— Так картохе иль телку диплом в нюх не всунешь. Коль народился слабым, едино пропадет, — артачился Кешка. И добавил: — Вот деревенские наши, видать, правду брешут, дите родится в семье, а выживает не всякое. Иное помирает. Хоть ты как за ним ходи. И чем больше за ним ходят, тем хилей растет. Иной по снегу босиком смальства бегает и ничего ему не делается. То все от природы. Людям этого не повернуть. Что дано, то будет…

— Неправильно рассуждаешь. Не по-нашему. Мы для того учим людей, тратим на них средства, чтобы они могли встать над природой силой знаний своих. Ведь вот пахали землю на конях. А теперь — на тракторе работаете. Разве можете сказать, что лошадь лучше машины? Что трактор не стоило выводить в поле?

— Нет. Конечно, нет. Где кляче угнаться?

— А ведь трактор специально для колхозов умные головы придумали. Чтоб помог он нам оседлать отсталость. Так и во всем. Вот вас целую зиму лектор учил уму-разуму. Я-то был уверен, что наш Иннокентий самый образованный в селе человек. Оказалось, не все уяснили. Те, вчерашние, не просто вредители, не захотевшие применять в работе полученные знания, они — наши классовые враги. И сочувствующие им достойны такого же к себе отношения, потому что не хотят понимать новых требований, научного подхода к делу, к работе. И живут по старинке. Разве с таким крестьянством мы сможем построить коммунизм?

Кешка молчал. Он вспомнил вчерашний разговор с отцом, запавший в душу.

— Задурили тебе мозги, сынок, на ентих лекциях. Ну, какие с девок враги народа? Чудно даже слушать. Не в их соль. Тут чего-то другое прячется. Решили власти запугать люд наш. Ты посмотри нынче на деревенских. Бабки по избам хоронятся. На завалинках греться разучились. Со страху это. Где песни? Где гармошки и хороводы? Деревня на себя перестала быть похожей. И то не от скудости. Она завсегда о бок жила. А мы едино выживали. Теперь же человек человека бояться научился. Раньше сосед соседа выручал хлебом. Двери на избах замков не знали. Поглянь, что нынче творится, на души замки навешали. Разве от них жить краше стало? Голод нам не внове. Мы его одолевали. Хочь и темными слыли серед прочих. Помни, Кешка, не всякая наука — свет для сердца человечьего. Нынешняя — погибель! И девки эти не последние, кто слезы пролил. Не знай они науки, не живи по ней, может, и не стряслась бы беда. Оттого и тебе сказываю, не суйся в грамоту. Помеха нам от ней. Живи смирно, молча. Может, и минет нас беда. Пройдет стороной…

Кешка во многом согласился с отцом. Но потом, ночью, переубедил сам себя.

— Ну что, Иннокентий? Будем продолжать самообразование? Я вам даже литературу подобрал подходящую. На досуге прочтите. Меньше сомнений будет возникать. И впредь для колхозной молодежи станет привозить нужную литературу книгоноша. Чтоб укрепили знания, полученные зимой. Я был уверен, что вы лучше всех восприняли эти занятия. Да иначе просто не могло быть. На вас уже кое-какие виды имеем, надежды возлагаем. Думаю, не подведете, — положил в Кешкин карман полусотенную.

Полудурок, почуяв последнее, всякие сомненья отбросил прочь.

На него надежды полагают. Значит, он чего-то стоит, если ему верят, на него надеются, даже на поле к нему приезжают. Не от нечего делать, — довольно улыбался Кешка.

— Если что-то нужно будет срочно сообщить нам, знаешь, где искать. Вдруг на месте не окажусь, передашь дежурному записку для меня — Шомахова. Мол, нужны. Я приеду.

Кешка согласно кивнул головой.

— И главное, Иннокентий, отбросьте всякие сомненья.

Наша власть делает все, чтобы крестьяне жили счастливо. Разве вы этого не хотите? Сегодня это новый трактор. А завтра, когда убедимся, что человек достоин доверия, поручим более ответственное. Но для этого нужны знания и непоколебимая уверенность в нашей правоте. Вы меня поняли? Надеюсь, обдумав наш разговор, отбросите последние сомнения. Желаю удач, успехов в посевной, — подал руку Шомахов и вскоре исчез из вида.

Кешка работал всю ночь. Утром, перехватив часа два сна, зашел к председателю попросить для себя прицепщика. Вдвоем всегда проще работать.

Председатель пообещал найти напарника Кешке. Держался приветливо, не прогонял из кабинета. Спросил, как трактор, не подводит ли? Какие заботы есть? И, напомнив о недавнем собрании, сказал:

— Вся страна уже очистилась от врагов. Вырвала их с корнем из своей гущи. А вот деревня — заскорузла в отсталости. Не видит ясного — заботы о ней, о ее будущем…

Кешка поддакнул. Пожаловался, что и он не находит понимания у колхозников.

— Ничего, мы эту грязь вековую, дремучую, наждаком с душ снимать будем. Наш деревенский мужик академиком станет, учиться пойдет. Жить будет по науке… А пока нам с вами терпеть приходится. Первым всегда трудно.

Но ничего, Кеша, работы у нас много. А потому уставать и жаловаться — недосуг. Покажите в работе, на что вы способны! Да так, чтобы не только село, а и весь наш район вами гордился! Докажите, какова она — наша молодежь!

Кешка после таких слов не пошел — полетел к трактору. Весь день без перекуров работал, старался. Норму вдвое перевыполнил. И аккуратно записал в тетрадку, сколько вспахал он в этот день.

Кешку никто не подгонял. Он и так не слезал с трактора. «Ведь пообещали Шомахов и председатель во всем помогать. Надеждой колхоза называли. Такое вряд ли Кто услышит от них, они впустую не говорят», — думал тракторист.

— Кешка! Иди хоть жену молодую согрей! Поди, окоченела одна в постели! Иль мне сходить заменить тебя?

— смеялся бригадир.

— Иди хоть в баню! Глянь, как зарос, чисто лешак! Весь черный, лохматый, дома скоро узнавать перестанут! Глянь на себя! Потом и соляркой так провонялся, что мухи от тебя на лету дохнут, — смеялась нормировщица Настя. И, подсчитав выработку Кешки, поздравляла: — Вот так полудурок! Всех обставил! Почти три нормы сделал! И чего я за тебя не вышла замуж, дура! Глянь, сколько вспахал. Больше бригадира!

Услышав это, Кешка радовался. Еще одна вывела его из полудурков.

Каждый день посевной был новым испытанием для тракториста. Бригадир, увидев Кешкину выработку, посылал его на самые неудобные — болотистые, удаленные — поля.

Едва Кешка начинал противиться, Лопатин изрекал своё обычное:

— Плохие поля? А разве такие бывают у сознательных? Нет плохой земли, есть лишь хреновые трактористы! А ты всю зиму на лекциях жопу морил. Теперь докажи, что не зря твоя задница мучилась и башка пухла!

Кешка злился. Понимал, что бригадира ему все же придется обломать, надо только выждать время.

Он молча пахал там, куда никто другой не смог заехать и без плуга. Он работал сутками, неделями напролет. Знал, стать начальником, добиться в жизни хоть чего-нибудь он сможет лишь через день сегодняшний, через собственные муки и усталость.

Он пахал, когда даже солнце начинало дробиться в глазах на радужные брызги. Он не глушил машину, когда глухая ночь прятала от глаз поля.

Он научился спать в тракторе. И за час-другой набираться сил на весь следующий день.

Бывало, по два-три дня не был дома. Зато сводки о выработке говорили громче слов. И пусть обходят его стороной колхозники, вскоре вынуждены будут признать Кешку первым, лучшим из лучших. Иначе для чего он терпит столько всяких лишений.

Полудурок давно потерял счет времени. Забывал дни недели. Может, потому удивился, когда, давая ему задание, Лопатин вдруг объявил:

— Это последнее поле. Вспашешь и отдыхай. Целую неделю. За все выходные, переработки и праздники. Разом дух переведешь. Уж и отоспишься ты. Думаю, за пару дней осилишь этот клин.

Кешка безразлично согласился и, не оттягивая время, поехал на поле, где, как он уже знал, посеет колхоз травы под летний выпас.

Полудурок взялся за пахоту, не отдыхая. И хотя чувствовал, как слипались глаза, слабели непослушные руки, заставлял себя собраться. Но усталость оказалась сильнее. И, заглушив трактор, свалился человек на кромку поля, в сухую траву, сквозь какую настырно лезли молодые, зеленые ростки.