Олег Дмитриевич шел, не видя земли под ногами. На-ощупь почувствовал угол административного корпуса. Тут надо свернуть за угол, пройти мимо больнички и…

— Попух, паскуда! Стукач вонючий! — вцепилась в горло чья-то холодная, тяжелая рука.

Олег Дмитриевич задергал руками, ногами. Но сдавившая лапа была как из камня.

— Не отвертишься, не отмажешься! Я тебя выследил. По пятам шел. Каждый твой брех у опера слышал. Видишь, вон, форточка открыта. Из нее, как из рупора, всякое слово доходит! Я тебя уже час тут поджидаю. А слежу — с первого дня! Теперь пошли со мной, фискалье мурло, — поволок Олега Дмитриевича за больничку.

В ушах Кондратьева звенели десятки колокольчиков. Переливались журчаньем ручья, свистом ветра, длинными слезами дождя.

— Стой, гнида! Я не таких, как ты, брал. В свое время, на войне, не зря разведчиком был. И тебе надеяться было не на что. Кончается ваше время, ваш бал! Мы вам его сорвем, выйдя на волю! Вам не будет места средь нас! Сдохни и ты — стукач! Собакой подзаборной! Без могилы и памяти! — отбросил его сильным ударом на «запретку».

Высокое напряжение сработало мигом, осветив короткой голубой вспышкой спину исчезающего в темноте Балова.

Они всегда считали себя борцами за справедливость. А все потому, что стукачество было не чертой в характере, а второй натурой. Ведь действовали многие из них по убеждению.

Их называли «утками» и «наседками», суками и фискалами, стукачами и сексотами, их убивали в каждой зоне и тюрьме, с ними сводили счеты на воле. Их клеймили и увечили. Их пытали и позорили. Но число стукачей от этого не поубавилось и сегодня.

И нынче, с высоких трибун, большие начальники доказывают необходимость стукачей, называют их помощниками в раскрытии тяжких уголовных преступлений, защищают и оправдывают их, называя бесценным, золотым фондом органов, достойным уважения и признания.

Не все соглашаются с этими утверждениями. Спорят. И сегодня не пришли к единому мнению.

Молчат лишь мертвые…