Библиотекарь написал записку, рекомендующую меня хранительнице музея Исторического общества мисс Анне Тилтон, живущей поблизости, и почтенная леди любезно открыла ради меня выставочный зал, благо время было еще не такое уж позднее. Коллекция, воистину незаурядная, все же не привлекла моего внимания, ибо им полностью завладел сияющий в электрическом свете причудливый предмет в угловой витрине.

Я не великий знаток и поклонник красоты, но странное, фантастическое великолепие неведомого шедевра, покоящегося на бархатной пурпурной подушке, заставило меня буквально задохнуться от изумления. Я и теперь едва ли смогу описать это подобие тиары — во всяком случае, так она именовалась в надписи на стенде. Высокая впереди, очень большая и странно изогнутая по бокам, она как будто предназначалась для головы ненормальных эллипсоидных очертаний. Изготовлена она была из золота, но необычный светлый оттенок намекал на сплав с каким-то равно прекрасным и наверняка очень редким металлом. Изделие казалось почти совершенным, достойным того, чтобы потратить часы на изучение головоломных, ни на что не похожих узоров на рельефной поверхности предмета — геометрических форм, замысловато перетекающих в явно морские мотивы, ибо исполнено это было с поразительным мастерством.

Чем дольше я смотрел, тем более зачаровывала меня эта вещь, в которой присутствовало нечто интригующее, едва ли поддающееся объяснению. Поначалу я решил, что все дело было в подчеркнуто «нездешней» красоте изделия. Обычно при взгляде на произведение искусства ему можно дать хоть какое-то определение, разглядеть национальные мотивы или оценить модернистские отклонения от традиции. Но с этой тиарой все обстояло иначе. В техническом и художественном плане она была выполнена безукоризненно, но при этом не имела никакой связи с Востоком или Западом, с архаикой или модерном, — во всяком случае, мне не приходилось сталкиваться ни с чем подобным. Невольно возникала мысль, что она сработана на другой планете.

Вскоре я обнаружил, что неясная тревога, вызываемая во мне этой вещью, имела второй и, возможно, не менее сильный источник в изобразительной и математической многозначности странных орнаментов. Все эти узоры намекали на некие тайны и невообразимые бездны времени и пространства, а повторяющиеся морские элементы рельефов казались почти зловещими. Среди них были рельефные изображения существ отвратительного и пугающего вида — помесь рыб и земноводных, — которые пробуждали какие-то тревожные псевдовоспоминания, вызывая образы из глубины самой клетки, из недр биологической ткани, несущей в себе древнюю наследственную память. Мне даже стало казаться, что каждый изгиб в очертаниях этих богомерзких тварей преисполнен первичной квинтэссенции неведомого и необъяснимого зла.

Резким контрастом к внешнему виду тиары явилась краткая и прозаичная история, поведанная мне мисс Тилтон. Эту вещь в 1873 году за смехотворно низкую цену оставил под залог в лавке на Стейт-стрит какой-то пьянчужка из Инсмута, вскоре убитый в уличной потасовке. Историческое общество приобрело предмет непосредственно у ростовщика и сразу нашло ей почетное место в музейной витрине. Сопроводительная надпись допускала вероятность вест-индского или индокитайского происхождения экспоната, хотя четкого мнения на сей счет у специалистов не было.

Мисс Тилтон приводила всевозможные гипотезы по поводу того, где эту тиару создали и как она могла попасть в Новую Англию, не исключая даже версии, что вещь являлась частью легендарных пиратских сокровищ, якобы найденных капитаном Оубедом Маршем. Эта точка зрения определенно подкреплялась настойчивыми предложениями за высокую цену перекупить тиару, начавшими поступать от клана Маршей вскоре после того, как они узнали о ее приобретении Историческим обществом. Общество, однако, решило экспонат ни в коем случае не продавать. Когда любезная леди провожала меня к выходу, она ясно дала понять, что пиратская версия, говорящая об удачливости Марша, популярна и среди просвещенных людей города. К помраченному Инсмуту — которого мисс Тилтон никогда, кстати, не видела — она испытывала отвращение как к чему-то стоящему на слишком низком культурном уровне и между прочим заметила, что слухи о тамошнем поклонении дьяволу отчасти подтверждаются рассказами о необычном религиозном культе, который возобладал там над всеми ортодоксальными верованиями.

Секта «Тайный орден Дагона», [83]как сообщила мисс Тилтон, несомненно, весьма примитивна — эдакое квазиязычество, импортированное с Востока лет сто назад, в те самые времена, когда инсмутские рыбные промыслы вдруг временно обеднели. Росту ее популярности среди местных очень способствовало внезапное восстановление уже совсем было захиревшего рыболовства, так что вскоре секта стала доминировать в городе, всецело вытеснив франкмасонов и завладев их штаб-квартирой в старом Мейсон-Холле на Нью-Чёрч-Грин.

Все это для набожной мисс Тилтон являлось достаточно веской причиной, чтобы заочно презирать старый, запустелый и разлагающийся город. А к моим архитектурным и историческим ожиданиям теперь добавился интерес антропологического характера, так что я не сомкнул глаз в комнатке молодежного приюта, с нетерпением дожидаясь утра.

Незадолго до десяти утра я с небольшим саквояжем стоял на старой торговой площади, прямо перед аптекой Хаммонда, в ожидании инсмутского автобуса. Когда подошло время его прибытия, я заметил общее стремление праздношатающихся горожан перейти на другую сторону улицы. Видно, билетный кассир не сильно преувеличивал, говоря о нелюбви местных жителей к Инсмуту и его обитателям. Через несколько минут в конце Стейт-стрит появился маленький автобус — дряхлый, непрезентабельный и серый от дорожной пыли — и, сделав круг по площади, с большим шумом притормозил у остановки. Я сразу же почувствовал, что это именно он и есть, убедившись в этом чуть погодя, когда заметил на переднем стекле табличку с полустершейся надписью: «Аркхем — Инсмут — Ньюб'порт».

Прибыло только трое пассажиров — хмурые, с мрачными лицами, неопрятные мужчины неопределенного возраста. Когда автобус остановился, они неуклюже вывалились из него и молча, каким-то воровато-крадущимся шагом направились по Стейт-стрит. Водитель тоже вышел, и я наблюдал за тем, как он шел к аптеке. Это, подумал я, должно быть, и есть Джо Сарджент, упомянутый билетным кассиром; и еще до того, как я успел рассмотреть детали, меня вдруг окатила волна неприязни, столь же непреодолимой, сколь и необъяснимой. Я сразу признал, что поведение местных людей, отхлынувших от остановки, вполне естественно: они не желали соприкасаться ни с этим автобусом, ни с человеком, владеющим и управляющим им, ни с чем бы то ни было связанным с местами его обитания и его сородичами.

Когда шофер вышел из аптеки, я рассмотрел его внимательнее, пытаясь определить источник своей неприязни. Тощий, сутулый человек почти шести футов роста, в потрепанном костюме и засаленной шапочке для гольфа. Возраст неопределенный — может, тридцать пять, а может, и больше; глубокие морщины на шее старили его, хотя ничего не выражающее лицо, если присмотреться, было довольно молодо. Узкая голова, выпученные водянисто-голубые глаза, которые, казалось, никогда не мигают, плоский нос, покатый лоб, скошенный подбородок и как будто недоразвитые уши. Рот длинный, безгубый, а серые пористые щеки почти лишены растительности, хотя немного желтых волос все же произрастало на них, клочковато кудрявясь, но походило это скорее на какое-то шелушение вследствие кожной болезни. Огромные руки со взбухшими жилами были оловянного, синевато-серого оттенка. Пальцы были поразительно коротки и к тому же имели тенденцию скрючиваться, прячась в широких ладонях. Когда он шел к автобусу, демонстрируя неуклюжую походку и ненормально огромные ступни ног, я подумал: интересно, где он покупает башмаки себе по размеру? Неухоженность парня только увеличила мою неприязнь к нему. Очевидно, долгое пребывание возле рыбных промыслов наделило его характерным запахом. А уж какая кровь текла в его жилах, определить я так и не смог. Вряд ли в нем можно было найти черты азиата, полинезийца, левантинца [84]или негроида, однако люди принимали его за чужака. Я же скорее был склонен объяснить это биологической деградацией, а не иноземным происхождением.