Чарльз и раньше подолгу произносил вполголоса различные формулы, но теперь все было иначе. Это был явный диалог или имитация диалога, в котором перемежались вопросы и ответы, произносимые разными голосами. Один из них бесспорно принадлежал Чарльзу, вторым же был густой и гулкий бас, какого никогда не слышали от Чарльза даже во время его исступленных ритуальных песнопений. В этом голосе было что-то отвратительное и неестественное; еще немного — и Теодор Хоуленд Вард больше не смог бы с гордостью утверждать, что ни разу в жизни не падал в обморок. Но тут миссис Вард приоткрыла глаза и громко вскрикнула. Мистер Вард, вспомнив, что он прежде всего должен позаботиться о супруге, подхватил ее и понес вниз, но перед самым уходом все же успел расслышать слова, от которых покачнулся и едва не потерял равновесие. Ибо крик миссис Вард, по всей вероятности, был услышан не только им. Невнятный диалог за дверью прервался, и голос, несомненно принадлежавший Чарльзу, произнес тревожно: «Шшш! Записывайте!»

После обеда супруги долго совещались, и мистер Вард решил тем же вечером серьезно поговорить с сыном. Как бы ни были важны занятия Чарльза, такое поведение представлялось совершенно недопустимым; последние события поставили на грань нервного срыва всех обитателей дома. Юноша, очевидно, совсем потерял рассудок: только безумие могло послужить причиной диких криков и разговоров с самим собой разными голосами. Все это следовало прекратить немедленно, иначе миссис Вард могла серьезно заболеть, а слуги уже настроились бежать прочь из этого дома.

После ужина мистер Вард решительно отправился в лабораторию Чарльза. Однако на третьем этаже он остановился, услышав звуки, доносящиеся из давно уже пустовавшей библиотеки сына. Казалось, кто-то раскидывал книги и шуршал бумажными листами. Переступив порог, мистер Вард застал в комнате Чарльза, торопливо собиравшего нужный ему материал, среди которого были записи и самые различные издания. Чарльз казался сильно похудевшим и изможденным. Увидев отца в дверях комнаты, он уронил на пол всю охапку, словно его застали врасплох за чем-то недозволенным. Когда отец велел ему сесть, он повиновался и некоторое время молча внимал заслуженным упрекам. С его стороны не последовало никаких возражений. Выслушав отца, он признал его правоту, согласившись с тем, что странные разговоры на разные голоса, громкая декламация, пение заклинаний, а также зловоние от химических опытов непростительны и мешают всем домочадцам. Чарльз обещал, что больше этого не повторится и он будет вести себя спокойно, но настаивал, чтобы и дальше никто не нарушал его уединения. Во всяком случае, большая часть его дальнейших исследований, говорил Чарльз, требует работы над книгами, а для совершения различных ритуалов, если это понадобится на более поздней стадии, он сможет найти другое место. Он выразил глубокое сожаление, узнав, что его матушка потеряла от страха сознание, и объяснил, что услышанный ими разговор был частью сложного символического ритуала, предназначенного для создания определенной эмоциональной атмосферы. Мистера Варда поразило, что он употреблял странные, по-видимому, очень древние термины для обозначения химических веществ, очевидно, бывшие в ходу у знатоков алхимии. Из разговора с сыном мистер Вард вынес впечатление, что тот совершенно здоров психически и полностью владеет собой, хотя кажется подавленным и напряженным. В общем, встреча была совершенно безрезультатной, и, когда Чарльз, собрав свои книги и документы, вышел из комнаты, мистер Вард не знал, что и подумать. Все это было столь же загадочно, как и внезапная смерть бедного старого кота Нига, чье околевшее тело с выпученными глазами и оскаленной в пароксизме страха пастью было часом ранее обнаружено в подвале дома. В отчаянной попытке докопаться до истины мистер Вард осмотрел полупустые библиотечные полки, дабы выяснить, что взял с собой Чарльз. Книги в его библиотеке всегда стояли в строгом порядке, так что, взглянув на полки, можно было сразу сказать, какие из них отсутствуют. Мистер Вард был удивлен, что все труды по оккультным наукам и древним культурам, кроме тех, что были взяты раньше, стоят на своих местах. Зато опустели полки, где помещались современные работы по новой истории, точным наукам, географии и философии, а также позднейшая литература и подшивки газет и журналов за последние годы. Похоже, давно установившийся круг чтения Чарльза изменился самым радикальным образом, что лишь усугубило недоумение его родителя. Чувство неправдоподобности происходящего было столь явственным, что ощущалось физически — как будто невидимые когтистые лапы сдавили ему грудь. Причем на сей раз изменения были зримы и осязаемы. С того момента, как Вард переступил порог этой комнаты, его не покидало чувство, будто здесь чего-то не хватает, и теперь он содрогнулся, найдя ответ.

Резной камин из дома на Олни-Корт был невредим; несчастье произошло с тщательно отреставрированным портретом Карвена. Видимо, время и перепады температур все-таки сделали свое дело: краска, отстав от дерева, облупилась, сжалась в тугие катышки и наконец осыпалась напрочь. Портретный Джозеф Карвен больше никогда не будет пристально наблюдать со своего возвышения за юношей, на которого он так походил. То, что от него осталось, лежало на полу, превратившись в тонкий слой мелкой голубовато-серой пыли.

На протяжении недели после той памятной Страстной пятницы Чарльза Варда видели чаще, чем обычно: он был занят переноской книг из своей библиотеки на чердак. Держался он спокойно, и в его действиях не было ничего неестественного, но при этом он имел какой-то затравленный вид, очень не понравившийся миссис Вард. Одновременно у молодого человека пробудился воистину зверский аппетит, судя по заказам, которые стал получать от него повар. Доктору Виллету рассказали о событиях той пятницы, и на следующей неделе, во вторник, он долго разговаривал с Чарльзом в библиотеке, где теперь уже отсутствовал портрет Карвена. Беседа снова ни к чему не привела, но доктор Виллет мог поклясться, что Вард тогда был совершенно таким же, как обычно. Он обещал, что вскоре откроет свою тайну, и говорил, что ему необходимо иметь еще одну лабораторию вне дома. Об утрате портрета он почти не жалел, что было удивительно, учитывая, как восторженно он относился к своей находке прежде. Более того, он даже посмеивался над тем, что краска на картине столь внезапно растрескалась и осыпалась.

Со следующей недели Чарльз стал надолго отлучаться из дома. Старая негритянка Ханна, придя к Вардам помочь при ежегодной весенней уборке, рассказала, что юноша часто посещает старинный дом на Олни-Корт, куда приходит с большим баулом в руках и подолгу возится в подвале. Он был очень добр к ней и старому Эйзе, но казался еще более беспокойным, чем всегда, и это очень расстраивало старуху, которая знала его с колыбели. Новые известия о Чарльзе пришли из Потаксета, где друзья Вардов видели его чуть ли не каждый день. Он зачастил в небольшой курортный поселок — Родос-на-Потаксете — и всякий раз отправлялся на лодке к дальней и пустынной излучине реки, вдоль которой, высадившись на берег, шел в северном направлении и возвращался лишь спустя долгое время.

В конце мая на чердаке дома Вардов вновь раздались ритуальные песнопения и заклинания, что вызвало резкие упреки мистера Варда. Довольно рассеянным тоном Чарльз обещал прекратить их. Однажды утром повторился разговор молодого Варда с воображаемым собеседником, такой же, как в ту злосчастную Страстную пятницу. Чарльз уговаривал и горячо спорил сам с собой; слышались возмущенные возгласы, словно принадлежащие двум разным людям, один ил которых что-то настойчиво требовал, а второй отказывался. Миссис Вард взбежала по лестнице на чердак и прислушалась. Стоя у запертой двери, она смогла различить лишь обрывок фразы: «…три месяца нужна кровь». Когда миссис Вард постучала в дверь, все стихло. Позже мистер Вард стал расспрашивать Чарльза, и тот сказал, что произошел некий «конфликт в разных сферах сознания», которого можно избежать, лишь обладая большим искусством, но он постарается это сделать.