— Как я могла быть такой дурой?! Больше никогда и никому не стану доверять!

Я засмеялся.

— Ты прямо совсем как я! — Но взглянув на неё, понял — ей очень больно. — Не переживай, — успокаивающе проговорил я. — Он своё когда-нибудь получит.

— Хорошо бы поскорее. — Шерил подтянула колени к груди. До неё только сейчас дошло, чтó она, собственно, сказала. Вот она, старая знакомая озлобленность.

— Ты хочешь отплатить ему, — произнёс я. — Хочешь, чтобы ему было так же больно, как тебе. Это можно понять. То, что он сделал — настоящая подлость.

— А, теперь ты заделался моим психотерапевтом.

Я улыбнулся.

— Либо я, либо мистер Грин — выбирай любого.

Шерил медленно вдохнула и выдохнула.

— Как ты думаешь — он сделал бы это, если бы знал, зачем мы тогда здесь собирались? И если бы я позавчера не посмеялась над ним?

Я потеребил костыль, торчащий из борта.

— Может, и не сделал бы, а может и... Ты знаешь его лучше, чем я.

— Угу, я тоже так считала. — Шерил призадумалась над моими словами, сжала кулаки, пытаясь вернуть себе самообладание.

— Клянусь, никогда ни на кого больше не стану злиться, — проговорила она. — Я имею в виду — злиться так, чтобы пожелать этому человеку самого плохого.

— Намерения и действительность — разные вещи, — возразил я.

— Да, но иногда намерения становятся действительностью.

Теневой клуб, может, и умер, но благодаря стараниям Алека Смартца восстал из могилы. Все, начиная с директора школы Диллера и заканчивая раздатчиками в столовке испытывали непоколебимую уверенность, что мы вновь плетём сети заговора с целью установить террор. Алек, возможно, сам того не сознавая, опять привлёк всеобщее внимание к нашей семёрке.

На следующее же утро меня вызвали к Грину. Я этого ожидал — не мог же он, в самом деле, не отреагировать на вчерашний сенсационный репортаж. Завуч не стал ходить вокруг да около, и как только я водворился на «электрический стул», принялся меня поджаривать.

— В прошлом октябре я ясно дал тебе понять, что если Теневой клуб хоть когда-нибудь соберётся ещё раз, это послужит основанием для исключения.

— Вы хотите исключить нас за то, что мы пять минут поговорили? Вы ведь даже не знаете, о чём мы разговаривали!

— Могу себе представить.

— Мы пытались выяснить, кто издевается над Алеком. Спросите других — они ответят вам то же самое!

— Уверен, они именно так и скажут, — спокойно парировал Грин, из чего явствовало, что он не поверит ничему и никому. — Зато я совершенно точно знаю: это собрание созвал ты, Джаред, что ставит тебя в очень тяжёлое положение — только тебя одного. Лишь тебе из всей компании грозит реальная опасность исключения.

— Тогда отправьте меня к директору! Может, хотя бы он меня выслушает!

— Нет. Я не стану беспокоить мистера Диллера, потому что ты — моя проблема, Джаред. Ты весь год был моей головной болью, и я уж позабочусь, чтобы её вылечить.

— Ну и лечите! — заорал я. — Идите, объявите моим родителям, что их сын — преступник! Да вы наверняка уже им это сказали!

Грин вздохнул.

— Твои родители стоят за тебя горой.

Такого я не ожидал. Чтоб мои родители встали на мою сторону? Быть того не может! Пока я силился сообразить, что бы это значило, раздался стук в дверь, и в кабинет заглянула какая-то учительница. Рядом с ней стояла девочка, чем-то ужасно расстроенная — к счастью, я к её беде отношения не имел.

— Мистер Грин, мне крайне нужна ваша помощь, — попросила учительница.

Грин неохотно поднялся из-за стола.

— Мы с тобой ещё не закончили, — предупредил он меня. — Жди здесь и хорошенько подумай о своём будущем в стенах этой школы. Когда я вернусь, ты всё расскажешь: и о вашем собрании, и о ваших проделках.

Он вышел и затворил за собой дверь, оставив меня наедине с моими мыслями. Однако, бросив взгляд на его стол, я заметил, что остался наедине также и с его мыслями. Там, на столе, лежала папка с мои личным делом. Во мне вспыхнуло желание открыть её и прочитать, что он там обо мне понаписал. Несколько мгновений я боролся с собой, но в конце концов сдался, протянул руку и поддел обложку кончиком пальца, боясь, что Грин заметит, если папка сдвинется с места. Вытянув шею, я заглянул внутрь. Хотя почерк у завуча был неразборчивый, одна фраза из его последнего отчёта бросилась мне в глаза, словно красный сигнал тревоги: «Глубоко проблемный подросток с чертами социопата».

Я расхохотался. Это я-то проблемный?! Ну, бывает, я попадаю в неприятные ситуации; конечно, я творю глупости, как всякий нормальный человек; но мне всегда казалось, что все мои проблемы не глубже «лягушатника» в нашем «нататории». С родителями у меня отношения хорошие, мои взбрыки тоже наверняка типичны для всех подростков. Проблемный? Ну и смехотища! Но тут до меня дошла вторая часть фразы, и мне стало не до смеха. «Социопат». Собственно, я хорошо знал, что означает это слово, но лучше проверить... Покопавшись на полках мистера Грина, я нашёл пухлый толковый словарь и открыл его на нужной статье. Она гласила:

«Социопат — человек, лишённый совести и всяческой моральной ответственности».

Мне как будто двинули в солнечное сплетение. Воздух одним махом вышел из меня, и я хватал его ртом, пытаясь вновь насытить свои лёгкие. «Для таких как ты есть название», — сказал Бретт Уотли. Неужели он тоже сунул нос в моё досье? Захлопнув словарь, я мешком свалился на «электрический стул». Потом закрыл глаза и ушёл в себя, исследуя каждый уголок своей личности, чтобы доказать себе: Грин неправ; тот факт, что он написал эти слова ещё не делает их реальностью. Мне не пришлось копать слишком глубоко, чтобы найти ту самую совесть, в отсутствии которой меня обвинял наш штатный психолог. Вот она, живая и зубастая, только полностью скрытая от непроницательного взгляда Грина.

То, как Грин обращался со мной, с полным правом можно назвать «охотой на ведьм». Сотни лет назад ведьм подвергали проверке водой. Люди верили, что ведьмы сделаны из дерева, а поскольку дерево не тонет, то ведьма тоже будет плавать. Несчастную бросали в колодец, и если она тонула — ну, значит, не ведьма. Вот точно так же я чувствовал себя сейчас — как будто опускаюсь на дно колодца, моя жизнь и всё, что мне дорого, растворяются, ускользают прочь. Нет, так просто я не сдамся. Я сильнее своего отчаяния, я сильнее Грина! И в этот момент в моей голове сложился план.

Самым бесспорным доказательством моих преступлений мистер Грин считал крохотную вещичку, покоящуюся в папке в пластиковом пакетике — голубую пуговицу. Я извлёк её из пакетика и положил в нагрудный карман, но тут же сообразил, что там её слишком легко найти. Тогда я сунул пуговицу в рот и проглотил. Я чувствовал, как она идёт вниз по пищеводу. Кончики пальцев на руках и ногах занемели, как будто я не пуговицу проглотил, а известного рода таблетку. После чего я уселся на «электрический стул», и в тот же самый момент в кабинет вошёл мистер Грин и занял своё законное место за столом напротив меня. Я принудил себя смотреть ему прямо в глаза — твёрдо, не мигая, словно бы давая ему понять, что я полностью контролирую и себя, и ситуацию, и его, завуча Грина.

— Я готов выслушать тебя, если ты готов рассказывать, — произнёс он.

— Мне нечего вам сказать. — Я постарался произнести это как можно грубее и нахальнее. В жизни ни с кем никогда так не разговаривал!

Грин не моргнул глазом, словно именно этого и ожидал.

— И как долго, по твоему мнению, ты сможешь цепляться за свою ложь, Джаред? Правда рано или поздно выплывет на поверхность, это лишь вопрос времени. У нас уже есть улика — пуговица, и...

— Какая пуговица?

Он посмотрел в папку, и высокомерное выражение сошло с его лица.

— Ну хорошо. Отдай.

И хотя мне было очень не по себе — не из-за проглоченной пуговицы, а из-за избранной мной линии поведения — я заставил себя улыбнуться.

— Понятия не имею, о чём вы, — медленно, с расстановкой выговорил я, по-прежнему глядя прямо ему в глаза. Не знаю, может, моя эмоциональная застылость в сочетании с ледяным взглядом послужили ему явственным доказательством моей социопатии, но он как-то изменился. Сжался, уменьшился и даже, кажется, испугался.