– Ты и вправду решила идти на испанский форт?

– Этого хотят наши мужчины. Но идти сейчас туда – значит погубить их. Одни мы против испанцев слабы, а союза с соседями у меня пока не получается. Ты это знаешь не хуже меня. Одни не хотят, другие боятся, третьи ещё, как и мы, не готовы. Ведь чтобы воевать с солдатами на равных, одного желания и храбрости мало. Надо иметь ружья и коней. Нужно единение с другими племенами… Вот о чём помыслы мои.

– Тяжко тебе придётся, Алёна.

– Знаю, да разве о себе в сей час мне думать надобно? О людях пекусь. Они ведь как дети. Верят мне и надеются на меня. Я ныне их защита… А другим вождям-соседям скоро, я думаю, придётся согласиться со мной. Испанцы никого в покое не оставят. Им нужны рабы и эта земля, которую они польют кровью. Вот тогда и будет единение?… Вот тогда и поговорим?... Да не поздно ли окажется?

– Неужто ты о доме не вспоминаешь? – неожиданно спросила Манефа.

– Вспоминаю и вижу в мыслях своих каждый день. Мне же Ванечку моего видеть ой как охота, да тятю с матушкой. Как же не думать-то?

– По тебе и не скажешь, что ты тоскуешь.

– А я ночью, бывает, помолюсь, да и пореву – мне легче и станет. Днём же забот хватает.

– Эти заботы будут всегда. Неужто  ты до конца дней своих тут будешь?

– Знамо, нет… Вот станут люди макома в безопасности жить, тогда и о себе подумать можно… А макома выберут себе нового вождя.

– Но торговое или какое другое судно наше здесь трудно встретить, чтобы на нём уйти отсюда. Они здесь к берегу не пристают. Разве только в Сан-Франциско. Я тебе об этом не раз толковала.

– Я помню, Маня. Да и мне  тятя мой сказывал, что ходил  в эти места и даже, бывало, в Сан-Франциско захаживал. Вот и  мне до него  когда-то и придётся добираться, а там судна нашего какого-нибудь ждать.  Они, почитай, каждый год туда заходят, тятя говорил… Ты пойдёшь со мной, Маня?

– Чего спрашиваешь, – ответила Манефа. – Да хоть сейчас.

– Пока время не пришло. А чтобы пришло, то нам молиться надо больше. Господь милостив, поможет. На это и уповаю…

А вечером, укладываясь спать, Алёна опять вспомнила эти слова отца Никодима, когда она в деревянной и маленькой церквушке на Ситхе молилась о пропавшем своём женихе Иване. После той молитвы Алёна каждое утро приходила на берег и все ждала Ванечку, а встретила вдруг своего батюшку…

Глава шестая

Байдары Сысоя Слободчикова подходили к Ново-Архангельску, выплывая из-за безымянного острова.

Красивый и даже какой-то величественный вид крепости со стороны моря на фоне высоких лесистых гор со снежными вершинами ласкал, как всегда, взор и теплом отдавался в сердце бывалого морехода.

– Ну, вот мы и дома… Слава тебе, Господи, слава тебе! – стоя в лодке и крестясь, негромко проговорил Сысой.

За ним стали креститься и все остальные зверобои, лица которых тоже светились радостью возвращения домой.

– Как пристанем, – обернулся Сысой к своему помощнику, – то я сразу поспешу к правителю Баранову и скажу, Гуря, что мы видели с тобой.

– Добро, Сысой Иваныч. Надо сразу предупредить, чтобы в расплохе нас не застали. А я тебя тут подожду.

– Меня не жди, – не согласился Сысой. – Без меня разгружайтесь. Да смотри, Гуря, чтобы всё по счёту было в каждой байдаре.

– Ты что Сысой Иваныч, – даже немного с обидой сказал Гурий. – В первый раз, что ли? Знамо дело – по счёту…

Сысой же, уже не слушая его, вглядывался в толпу встречающего народа и заметил там дочку Алёну.

– Алёна! – крикнул Сысой и помахал дочке рукой.

Та, увидев отца, тоже что-то прокричала в ответ, а когда первая байдара причалила к мосткам, то Сысой, сойдя с борта, сразу попал в объятия дочери. Вокруг них весело кричали и обнимались со своими родными остальные промысловики-зверобои.

– Ну, здравствуй, дочка! – радостно сказал Сысой. – Где мать? Все ли здоровы? Что ты одна?

– Все здоровы и живы, слава Богу, тятя.  Матушка дома с ребятами. Она и не чаяла сегодня тебя встретить.

– А ты чаяла? Будто знала, что я приду сегодня. Ведь не знала же?

– Не знала и не ведала… Я, тятя, каждый день тут. Всё Ваню жду…

– А-а, вот в чём дело. Всё ещё нет Ивана твоего?

– Нет, тятенька. Не знаю, на что и думать.

– А ты верь, дочка. Верь, жди и молись… Ну ладно, потом поговорим. Мне идти надо.

– А ты разве не домой? – удивилась Алёна.

– Нет, Алёнушка. Я поспешаю к правителю Баранову. Надо поговорить с ним немедля. А ты беги домой, да матери скажи, что я жив и здоров возвернулся. Скоро приду, беги.

Алёна быстро зашагала от пристани к дому, а Сысой в другую сторону к трапам-лестницам, что вели в верхнюю часть крепости, где стоял, возвышаясь над другими постройками, дом правителя Русской Америки.

Там, в кабинете Баранова, находился лишь его помощник по коммерческой части Иван Александрович Кусков, с которым Александр Андреевич и вёл неторопливую беседу.

– После полудня капитан Мур отчаливает, Иван Александрович, – сказал Баранов. – Всё ли мы сделали для него? Не забыли ли чего?

– Да, вроде, всё, Александр Андреевич. Осталось только нашего доверенного Петра Ивановича Калистратова с ним отправить и дело, можно сказать, сделано.

– А Калистратов человек надёжный?

– Я  сам, Александр Андреич, за него ручаюсь. Хаживал с ним…

– Ну, ну… Я ведь только потому спрашиваю, что мало его знаю. Сие предприятие с Томасом Муром весьма для компании выгодно, но и в то же время весьма рискованно… А сколько мы знаем людей, кои соблазнились, оказавшись у сундука с казёнными деньгами, хотя и слыли честными людьми.

– Я  Петру Иванычу верю, – твёрдо сказал Кусков.

– Ну, а верю тебе, Иван Александрович… А, стало быть, и ему – Калистратову.

Баранов встал с кресла и подошёл к окну кабинета, из которого открывался вид на всю лежащую внизу крепость и на широкий океанский простор.

– А вот чего я не люблю, так это провожать, – после некоторого раздумья продолжил разговор Баранов. – Всегда после сего дела у меня на душе бывает неуютно и грустно… И сердце ноет. Даже ночами, бывает, плохо сплю. Всё Россию-матушку вспоминаю, Каргополь, городок наш далёкий. Матрёну-супружницу, не знаю, жива ли, да дочку Афоню… Эх, да… Жизнь наша… А ты, Иван Александрович, о Тотьме своей скучаешь?

– Были бы крылья – улетел бы туда. Хоть одним глазком бы глянуть… но, видно, время пока не пришло, а придёт ли – один Господь знает.

Баранов отошёл от окна и заходил по кабинету. И видно было, что душа его была чем-то взволнована и какие-то нелёгкие мысли занимали его.

– Всё так, – сказал Баранов. – Только я больше ждать не буду. Послал я, Иван Александрович, с оказией в Петербург прошение об отставке. И как только другого правителя пришлют, то сразу же с тем кораблём и я домой! В Россию!

– Тебе служить и служить бы, Александр Андреич, – не согласился Кусков. – И никакой замены тебе не вижу. Да и в Петербурге тоже, думаю, так скажут.

– Ну, в Петербурге людей достойных много… Всему свой срок, Иван Александрович. А свято место пусто не бывает. Продолжать же дело легче, чем его начинать. А мне уже ничего не надо. Ни званий, ни наград…

– Что-то ты сегодня больно мрачен, Александр Андреич. Да и как же без наград. Ты столько тут свершил во славу Отечества, что иным не на одну жизнь хватит. Да будь моя воля…

– Назовут нас с тобой, – перебил помощника Баранов, – и всех, кто теперь тут с нами, потомки наши первопроходцами сей землицы, Русской Америкой называемой, будут знать и помнить труды наши – вот и награда. Другой не желаю.

– Уедешь ты, тогда и  я  с тобой, Александр Андреевич. Согласно контракту нашему.

– Ты молод, Иван Александрович. Тебе ещё можно послужить…А в контракте мы можем и другое записать. Впрочем, чего это мы…  Всё в руках Божьих, – Баранов опять глянул в окно. – Вон, гляди, пока мы с тобой разговор-беседу вели, чьи-то байдары с промысла пришли. Жизнь идёт.