Когда Вирджинии исполнилось семнадцать лет, она выехала, в сопровождении отца, на один из тех специально устраиваемых ежегодных балов, на которых молодежь впервые официально «выходит в свет». Там она оказалась в числе двух или трех самых красивых девушек бала (даже Фред снизошел до того, чтобы сказать ей, что она очень недурно смотрелась). Но Малыш, который там тоже присутствовал, без малейших усилий с его стороны был признан самым красивым парнем вечера. Светловолосый, с голубыми глазами, с улыбкой, от которой у девушек начинали дрожать колени, и с плечами такой ширины, что, как выразился однажды какой-то острослов, любая из этих девушек могла бы спокойно вытянуться на них во весь рост. Малыш, естественно, попал в самый центр внимания и мамаш, и их дочерей. И хотя он напился и половину вечера провел в туалете, пытаясь отдать спиртное обратно, об этом никто так и не узнал; когда же Вирджиния тихо и незаметно уединилась в дамском туалете – ей стало нехорошо после двух бокалов шампанского, неудачно наложившихся на тот стаканчик, который ей дал Малыш для поднятия духа перед выходом из дома, сказав, что это пиво, – то получила за это резкий и суровый выговор от Бетси, узнавшей обо всем от матери другой дебютантки.
Ничто не в состоянии было поколебать восхищение Вирджинии своим братом, и, по крайней мере, хотя бы на это ее чувство отвечали взаимностью. Пусть Малыш и не понимал всех тех проблем, из-за которых переживала Вирджиния, но любил он ее так же сильно, как и она его; крайне важным для нее стало то, что он сумел сделать безоблачными и счастливыми самые первые дни и недели ее пребывания в колледже. Когда она впервые появилась в Уэлсли, он вылез из кожи вон, но взял ее под свою опеку, перезнакомил со всеми своими друзьями и позаботился о том, чтобы ей некогда было скучать. Вирджиния не была «звездой» среди студентов своего года, но пользовалась постоянным, хотя и негромким успехом; избавившись тут от ощущения, что за ней неотрывно следит тяжелый взгляд Фреда III, она чувствовала себя как никогда прежде счастливой и уверенной в себе.
Официальная помолвка Малыша Прэгера и Мэри Роуз Бруксон состоялась в конце августа. По этому случаю был устроен роскошный прием, и Мэри Роуз простояла весь вечер, повиснув на руке Малыша; в этой позе она чем-то напоминала хищницу. Вокруг только и слышны были разговоры о том, как они прекрасно подходят друг другу, какая это будет удачная пара, но Вирджинии чем дальше, тем все труднее было соглашаться с подобными оценками: Малыша отличали теплота, сердечность и обаяние, а Мэри Роуз всегда держалась как-то напряженно и подчеркнуто официально. Бесспорно, внешне она была чрезвычайно хороша, но какой-то холодной красотой: очень светлые, почти белесые волосы, бледно-голубые, порой кажущиеся бесцветными глаза, очень нежная и чистая кожа, сквозь которую на висках просвечивали тонкие голубые ниточки вен. Она была невероятно худа, но выглядела шикарно; одевалась она, как правило, очень скромно, даже строго, но в тот вечер на ней было темно-синее шифоновое платье от Олега Кассини, узкое в талии, с длинными рукавами и закрытой грудью; все говорили, что платье потрясающее, но, по мнению Вирджинии, подобный туалет скорее подошел бы пожилой женщине. На том приеме Малыша и Мэри Роуз сфотографировали, сделали потом очень большой портрет, и Бетси, оправив его в раму, повесила в гостиной на втором этаже в доме на 80-й Восточной улице; всякий раз, когда Вирджиния смотрела на эту фотографию, у нее портилось настроение.
Свадьба состоялась в июне 1957 года; венчание происходило в Ист-Хамптоне, в церкви Святого Спасителя, а само празднование – в доме Бруксонов неподалеку от Саут-Шора, на лужайке, накрытой огромным шатром кремово-персикового цвета; на Мэри Роуз было кремовое шелковое платье, в волосы ей вплели живые кремовые розы, и выглядела она очаровательно. Ее окружали десять крошечных девочек, все не старше шести лет, наряженных как цветы, так что каждая из них была сплошным каскадом кремовых и розовых рюшей и оборочек, единственной взрослой среди этого цветника была Вирджиния. Мэри Роуз настояла на том, чтобы она нарядилась точь-в-точь как эти девочки – вопреки мнению самой Вирджинии, которой хотелось одеться попроще; в результате на всех свадебных фотографиях Вирджиния, несмотря на улыбку, которой она ни на секунду не позволяла сойти с лица, выглядела все же выряженной и неестественной.
Шафер – Бинк Стратмор, парень, с которым Малыш в Гарварде делил комнату в общежитии, – незадолго перед этим сам был помолвлен и был настолько влюблен, что ему стоило величайшего труда оторваться от собственной невесты и выстоять рядом с Вирджинией даже те несколько минут, в течение которых новобрачных фотографировали; а Фред III, поднявшись, чтобы произнести несколько слов (надо сказать, делать это ему приходилось нечасто), начал долго распространяться о том, как гордится он Малышом, которого можно назвать просто идеальным сыном, и о том, как не менее горд он и Мэри Роуз, такой очаровательной, такой красивой и особенно такой умной, и если бы и нашлась когда-нибудь женщина, которая сумела бы убедить его, что ее можно пустить не только в комнату, где заседает обычно правление банка, но и ввести в само правление, то такой женщиной могла стать только она. «Но все равно в ближайшие сто и даже тысячу лет ничего подобного не случится», – закончил он под громкий хохот и аплодисменты.
Немного позже Фред взял Малыша под руку, подвел его к роялю, держа в свободной руке чечеточные ботинки, и попросил Вирджинию составить ему пару. Чечетку она танцевала изумительно; это было единственное достижение дочери, которым Фред III действительно искренне, по-настоящему гордился и в свое время настоял на том, чтобы Вирджиния научила и его. То, как она и Фред Прэгер отбивали «Ты лучше всех» в сопровождении Малыша, аккомпанировавшего им на рояле, стало одной из достопримечательностей Нью-Йорка, увидеть которую удавалось лишь немногим счастливчикам. Однако на этот раз Вирджиния отказалась – очень мило, непринужденно, но твердо. Фреду пришлось отстучать «Ты лучше всех» одному.
Впервые в жизни она не уступила ему, настояла на своем; и радость от этого слегка облегчила ту боль, которую она испытывала на протяжении всего этого долгого, преисполненного унижениями дня.
В колледж Вирджиния вернулась в подавленном состоянии. У нее было такое ощущение, что она навсегда потеряла Малыша; и она стала подумывать о том, что пора бы уже завести себе парня. Факультет изящных искусств она окончила с отличием и все лето провела на свадьбах своих друзей. К октябрю у нее появилась уверенность, что она смогла бы сама безошибочно совершить все венчальные и свадебные обряды; а однажды ей приснилось, будто бы она – организатор приема на пятьсот человек.
– И как тебе нравится квартира Мэри Роуз? – спросил ее Чарли Уоллес; дело происходило в воскресенье, в один из великолепных дней золотой осени в доме Хэмптонов, где был устроен небольшой прием с выпивкой. Поначалу Вирджиния не хотела на него идти: она еще раньше обещала Малышу сыграть с ним в теннис; но у нее разболелась голова, она вынуждена была отказаться от игры, а затем Бетси чуть ли не силой потащила ее с собой на этот прием.
– Ну, – состорожничала она, зная, что Чарли в приятельских отношениях с Мэри Роуз, – по-моему, очень приятная квартира. Очень приятная.
– Конечно. Но правда она молодец, что сумела первой заполучить Сейлу, раньше всех остальных?
– А кто такая эта Сейла? – немного рассеянно спросила Вирджиния. Мысли ее в это время были заняты совсем другим: ее мучил вопрос, сумеет ли она убедить себя в том, что Чарли с его отвисающим подбородком и манерой как-то по-ослиному смеяться – и при этом единственный в их окружении, кто то ли сам до сих пор не женился, то ли не нашлось желающих женить его на себе, – что этот Чарли может быть признан самым симпатичным парнем осени в штате Нью-Йорк, а возможно, и во всех Соединенных Штатах.
