– Вашему брату дозволяется перебеситься в молодости. А почему же нам нельзя?!
– Потому что вы женщины, – объяснил Малыш, переводя новый, беззаветно любимый «порше-спайдер» на пятую скорость и разгоняя его почти до сотни миль в час. – Посматривай, нет ли полиции, сестренка, ладно?
– Тебя не поймают, – раздраженно заметила она. – Ты никогда не попадаешься.
– Могу однажды и влипнуть.
– Ах, как умно! Как мы здраво рассуждаем! Совсем как папа, когда он заявляет, что девушкам нечего соваться в банковское дело. Но ведь это же глупо!
– А тебе что больше нравится? – поинтересовался Малыш. – Банковское дело или секс?
– Банковское, – не задумываясь, ответила Вирджиния. – А тебе?
– Мне – секс. Надо нам поменяться местами, – расхохотался Малыш. – Обманщица ты, Вирджи! Тебе ведь на самом-то деле вовсе не хочется перебеситься, тебя это совсем не интересует. Тебе подавай банк. Ты что, действительно хочешь влезть в это дело?
– Не знаю… может быть, и нет. Но мне бы хотелось попробовать… Осторожно, Малыш, полиция!
Малыш мгновенно сбросил скорость и ушел вправо, в соседний ряд; стрелка спидометра легко и непринужденно скользнула вниз. Патрульная машина поравнялась с ними, и сидевший в ней полицейский посмотрел на Малыша так, словно готов был убить его; на протяжении нескольких следующих миль он так и держался с ними рядом, но потом откуда-то сзади, из сгущавшейся темноты вылетел на бешеной скорости «мерседес», скользнул мимо и мгновенно скрылся из виду, и полицейский устремился за ним в погоню. Малыша же он так и не остановил и не оштрафовал. Малыш в очередной раз не попался.
Вирджиния была права, он действительно никогда не попадался. Сколько он помнил и себя, и сестру – с того самого момента, как оба они начали ходить, – Малыш никогда не попадал ни в какие неприятности. Если в доме что-нибудь портилось или ломалось, если они опаздывали к чаю, забывали пригнать с пастбища своих пони, написать поздравительные или благодарственные открытки, выгулять собаку или вычистить клетку кролика, если они получали плохие отметки или замечания за поведение в школе, – у Вирджинии всегда бывали в таких случаях неприятности, а Малыш каким-то непостижимым образом непременно выпутывался. Ему никогда не приходилось ни врать, ни делать вид, будто он ничего не натворил, – ему просто всегда везло. Когда ему предстояло сообщить отцу о какой-нибудь своей провинности, тот или оказывался в деловой поездке, или его не было в нужный момент дома, или он был занят и не желал ничего выслушивать; или же мать оказывалась чем-нибудь занята – чаще всего очередным благотворительным мероприятием, которые у нее следовали одно за другим непрерывной чередой; или сам Малыш тихо и незаметно прокрадывался в дом попозже, когда миссис Уайни, их нянька, уже занималась какими-либо другими делами; или садовнику становилось жаль кролика, и он сам наводил порядок у того в клетке, не дожидаясь, пока кто-то другой об этом вспомнит.
Так или иначе, но Малыш никогда не попадал в неприятности.
Вирджиния же попадала в них постоянно. Несмотря на то что ее все любили, она вечно во что-нибудь вляпывалась. И чаще всего натыкалась при этом на отца. К тому же она все время оказывалась как бы в тени Малыша: за что бы она ни бралась, у всех и всегда возникало такое впечатление, что ему любое дело удается лучше, чем ей. И это было весьма странно, потому что Вирджиния превосходила Малыша умом. И хорошо понимала, что она умнее. Она легче все схватывала, быстрее соображала, отметки у нее всегда были лучше, она чаще, чем брат, добивалась различных успехов и реже терпела неудачи. Из года в год она училась только на отлично, тогда как Малыш вечно перебивался где-то между «удовлетворительно» и «посредственно». И тем не менее у нее было постоянное ощущение, что она неудачница. Отчасти это происходило по вине ее отца: не замечая выдающихся способностей дочери, проявляя полнейшее безразличие к ее успехам, он превозносил до небес куда более скромные достижения сына и даже отсутствие у него вообще каких-либо достижений. «Парень совершенно безнадежен, – говаривал отец, и его глаза теплели и смотрели на сына с любовью и гордостью. – Так же туп в математике, как и я был в свое время», – добавлял он, ожидая и предвкушая непременный взрыв льстивого смеха и деланых возражений слушателей и привлекая всеобщее внимание к умению Малыша казаться умным, упорным и работоспособным – к опасному, но полезному в общении умению, которым какая-то безмозглая фея наградила его еще в колыбели и которое стало для него подлинным даром судьбы, заменив собой все другие. Оно и вправду оказалось крайне ценным, и Малыш отлично сознавал это, затрачивая массу времени и усилий на то, чтобы оттачивать и совершенствовать его, а Вирджиния с обидой и возмущением наблюдала за ухищрениями брата, скованная цепями присущего ей послушания и потому производившая впечатление несколько туповатой.
К тому же Малыш был намного легче и проще ее в общении, гораздо свободнее и раскованнее держался; все были единодушны в том, что у Вирджинии хорошие манеры, но ей не хватало того обаяния, каким был наделен Малыш, не хватало его способности на любой вечеринке, в любой компании неизменно оказываться в центре внимания; ее никогда не относили к числу людей, чье присутствие на каком-либо событии абсолютно необходимо, чье одобрение или порицание много значит.
Разумеется, она пользовалась успехом; даже очень заметным успехом. Не было недостатка в молодых людях, пытавшихся забраться к ней под лифчик или под трусики, и нельзя сказать, чтобы ее обходили всевозможными приглашениями. Друзья Вирджинии говорили, что ее повсюду приглашают потому, что она не только хорошенькая, но и очень мила; враги же – их у нее было немного, но все они отличались красноречием и умением четко формулировать свои мысли – утверждали: ее приглашают только из-за того, что ей предстоит со временем унаследовать столь огромное состояние, что даже в колледже, где очень большие деньги не кажутся чем-то особенным, размеры этого состояния производят впечатление.
Фредерик Прэгер III был банкиром. В тех кругах, где вращались Прэгеры, это означало, что он был владельцем банка. Банк принадлежал еще его отцу, а основателем банка был дед Фредерика Прэгера III, и никто не сомневался, что со временем банк перейдет к Малышу, которого тогда уже станут называть не Малыш, а Фредерик Прэгер IV.
Начало состоянию Прэгеров было положено в 1760 году одним умным, но нахальным и дерзким молодым человеком по имени Джек Милтон, который служил клерком в маленьком банке в Саванне, штат Джорджия. До него доходили разговоры о том, что можно сделать неплохие деньги, финансируя так называемый золотой треугольник – торговый маршрут, на котором корабль покидал английский порт Ливерпуль с грузом металлических сундуков и оловянных вилок и ложек и шел к западному побережью Африки, где эти товары обменивались на рабов. После чего корабль направлялся к Бермудам, где рабов, которым предстояло в конечном счете попасть в южные штаты Америки, обменивали на мелассу[1]; на последнем, третьем этапе этого маршрута корабль с грузом сахара возвращался назад в Ливерпуль. Маршрут этот, при всей его кажущейся фантастической сложности, был практически вполне осуществим и, как правило, приносил обычно по сто пятьдесят процентов прибыли на каждом своем этапе.
Джек Милтон, который был расчетливым молодым человеком, сказал своему непосредственному начальнику в банке о возможности вложить деньги в «золотой треугольник» с американской его вершины; начальник же, который был менее расчетлив, покачал головой и сказал, что ему все это представляется крайне рискованным. На том бы все и закончилось, если бы однажды, когда Джек допоздна засиделся на работе, в банк не заглянул его владелец, некто Ральф Хобсон, заметно навеселе, чтобы забрать коробку сигар, подаренную ему днем одним из клиентов. Увидев Джека все еще за работой и будучи в благожелательном расположении духа, владелец проникся уважением к трудолюбию клерка и заговорил с ним, и Джек сам не заметил, как рассказал ему о возможностях, скрытых в «золотом треугольнике». Три месяца спустя Хобсон вложил некоторую сумму в снаряжение небольшого корабля; а еще через девять месяцев после этого вложенные им деньги учетверились. Хобсон повторил эту операцию; убедился, что доходы банка резко подскочили; и, будучи человеком честным, наградил Джека несколькими акциями своего банка. Со временем он сделал Джека своим партнером. Банк «Милтон и Хобсон» процветал; молодые мистер Милтон и мистер Хобсон получили его в наследство от своих отцов, а потом передали банк собственным сыновьям. Они жили в Джорджии, их плантации располагались по соседству друг с другом, и хлопок приносил им дополнительный – и немалый – доход; к тому же каждый из них владел несчетным количеством рабов. Но в самом начале 1850 года Дуглас Хобсон заразился холерой и умер, так и не успев оставить потомства; Джереми Милтон стал, таким образом, единоличным владельцем банка, однако его собственными наследницами были лишь дочери. Жена Джереми умерла при родах их единственного сына, а несколько часов спустя за ней последовал и новорожденный.
