Проведя три недели в клинике, она вернулась домой, на Итон-плейс. Она была страшно перепугана, не отпускала руку Александра ни на минуту и, когда машина остановилась перед домом, в ужасе взглянула на него и спросила:

– Что же они все обо мне думают? Как я стану смотреть им в лицо?

– Все считают тебя мужественной, сильной и будут рады, что ты вернулась домой, – ответил Александр, нежно целуя ее. – И Энджи здесь, она ждет не дождется, когда сможет увидеть тебя, ей очень нужны твое мнение и помощь по массе дел. Какая-то богатая клиентка доводит ее до сумасшествия. Пошли, Вирджиния, не бойся. И я всегда с тобой.

Она попробовала работать, потому что понимала, что это должно помочь, но работа давалась ей с большим трудом. И душевно и физически она была еще очень слаба. Она сознавала, что, настаивая на собственном участии, только создает этим для Энджи дополнительные трудности, но ничего не могла с собой поделать. Дела фирмы шли очень плохо: у них остались считаные клиенты. Вирджиния находила в этом некое противоестественное удовлетворение и говорила Энджи, что это хорошо, они смогут начать все заново и это будет даже интересно.

Однако ничего интересного в этом не оказалось: несколько недель ушло только на то, чтобы заполучить одну-единственную клиентку. Но тут выяснилось, что Вирджинии трудно сосредоточиться на работе, даже просто заставить себя интересоваться ею, и в результате они потеряли и эту клиентку. Что страшно расстроило Вирджинию, вызвав у нее вначале приступ рыданий, а потом вспышку ярости.

На следующее утро Вирджиния сидела за своим письменным столом, неподвижно глядя в окно, и думала о том, станет ли ее жизнь хоть когда-нибудь в будущем пусть отдаленно, но напоминать ту, какой она была раньше; и в этот момент в комнату вошла Энджи. Выглядела она внутренне напряженной и какой-то странной, как будто настроенной на демонстративную дерзость.

– Мне нужно поговорить с вами.

– Да? О чем?

– Я решила уйти.

Вирджиния молча смотрела на нее, пытаясь до конца осознать смысл только что услышанного.

– Я не понимаю.

– Чего тут понимать? – В голосе Энджи чувствовались нетерпение и, что задело Вирджинию больнее всего, нотки осуждения. – Я ухожу. Простите, что я это делаю в момент, когда вам так трудно, но я ухожу.

– Энджи, ты этого не сделаешь, – проговорила Вирджиния. – Ты мне сейчас так нужна.

– Еще раз простите, – сказала Энджи, – но я старалась, Вирджиния, очень старалась быть для вас и опорой, и всем. А вышло… неважно, что вышло. Дело в том, что я хочу уехать. М. Визерли предложил мне работу в Америке. Для меня это отличная возможность, и я хочу ею воспользоваться. Очень хочу.

– Но, Энджи… – начала было Вирджиния и остановилась. Плакать или что-то доказывать было бессмысленно. В ясных зеленых глазах Энджи она прочла все, что та на самом деле хотела сказать. Что она натерпелась и с нее хватит. Более чем достаточно. И, как ни больно все это было Вирджинии, она понимала, что не вправе в чем-то упрекать Энджи.

– Ну что ж, – через силу кивнула она, – конечно же, тебе надо ехать. Не могу же я требовать, чтобы ты тут вечно за мной приглядывала.

– Да, – отозвалась Энджи, – боюсь, что не можете.

Слова эти больно ужалили Вирджинию; она только молча посмотрела на Энджи, надеясь, что ничем не выдала внешне своих переживаний.

– Ну что ж, – еще раз повторила она, усилием воли заставив свой голос звучать бодро, – по крайней мере, ты наконец-то сможешь познакомиться с Малышом. Я ему скажу, что ты приезжаешь, и попрошу позаботиться о тебе.

– Не надо мне, чтобы обо мне заботились, – отчеканила Энджи. – Со мной и так все будет в порядке, в полном порядке.

– Да, – проговорила Вирджиния, сознавая, что голос ее заметно дрожит, – да, скорее всего, ты права.

Через месяц Энджи отправилась в Америку; она прилетела в аэропорт Кеннеди уже в самые сумерки холодного ветреного дня; сложив свой багаж на тележку, она медленно продвигалась вперед в очереди к чиновнику иммиграционной службы – очереди, которая, казалось, займет многие часы, – и думала о том, что зря она начала новую жизнь так глупо, не дождавшись, пока М. Визерли вернется из поездки на Багамские острова; и в этот самый момент красавец, каких она в жизни не видела, подошел к ней, улыбнулся и забрал ее тележку. Он был очень высок и крепко сложен, одет в прекрасно сшитый серый костюм, под которым видны были кремовая рубашка с пристегнутыми на пуговичках уголками воротничка и красный галстук. Зубы у него были почти противоестественно белые и ровные, кожа чересчур идеально загорелая, глаза неправдоподобно голубые; Энджи стояла, молча уставившись на него, и чувствовала, как у нее в самом прямом смысле слова слабеют колени; а он весело произнес:

– Вы ведь Энджи, правда? Я – Малыш Прэгер. Вирджи мне сказала, чтобы я обязательно вас встретил. Могу признаться: теперь, когда я вас увидел, я бы не променял эту возможность ни на что на свете.

Малыш, 1967—1968

«Радостная весть.

Графиня Кейтерхэм, красавица-американка, супруга графа Александра Кейтерхэма, наконец-то произвела на свет долгожданного мальчика, наследника титула и Хартеста, расположенного в Уилтшире изысканного семейного гнезда. Мальчик, об имени которого пока ничего не сообщается и которого величают только виконт Хэдли, родился в „Лондонской клинике” две недели тому назад. Лорд Кейтерхэм, с которым мы связались вчера вечером по телефону в его лондонском доме на Итон-плейс, заявил, что ребенок очень крепкий и здоровый, что его супруга быстро восстанавливает силы после родов и что она весьма обрадована и довольна. „Это изумительный подарок к Рождеству”, – сказал он. Граф сообщил также, что две его дочери, леди Шарлотта и леди Георгина Уэллес (на снимке они изображены во время ежегодного летнего пикника в Хартесте), возбуждены известием, что у них теперь есть братик, и оживленно обсуждают, как его лучше назвать.

Крещение виконта Хэдли состоится в церкви Хартеста.

На крещении обеих дочерей лорда Кейтерхэма отсутствовала леди Кейтерхэм-старшая, вдова, живущая практически в полном уединении в собственном доме на северо-западе Шотландии. Ходит много предположений относительно того, совершит ли она теперь поездку в Англию, чтобы познакомиться с внуками; близкий к семье источник сообщил мне вчера вечером, что она крайне неодобрительно отнеслась к тому, что ее сын женился на американке, и по этой причине отказывается встречаться со своей невесткой. Граф, который все еще очень близок со своей матерью, отрицает это и утверждает, что просто все более слабеющее здоровье до сих пор не позволило ей познакомиться с леди Кейтерхэм. Соседи леди Кейтерхэм-старшей в Троссаке, где она живет, утверждают, что часто видят, как графиня, облачившись в высокие болотные сапоги, удит рыбу».

– Будь он проклят, этот Демпстер, – выругался Александр, запуская «Дейли мейл» через всю комнату. – И почему только он не может оставить нас в покое? Одному Богу известно, как теперь все это аукнется.

– Ему платят именно за то, чтобы он не оставлял нас в покое, – возразила Вирджиния, которой нравился Найджел Демпстер и которая время от времени выигрывала на том, что имя ее появлялось в его колонках. – Это его работа: копаться в грязном белье. Он всегда говорит, что если писать не о чем, так он и не сможет ничего написать. Нам просто всем надо вести себя аккуратнее и не давать ему материала. А если ты имел в виду свою мать, то надеюсь, эта заметка заставит ее хоть на минуту почувствовать себя неудобно.

– Нет, не заставит, – коротко ответил Александр.

Вошла Няня.

– Ваша светлость, ребенок плачет. Наверное, вам пора его кормить.

– Да, Няня, наверное, – отозвалась Вирджиния. – Я сейчас поднимусь.

– Полагаю, вы заметили, что сейчас уже четверть десятого, – с весьма многозначительной интонацией произнесла Няня.