— Вы закоренелый пессимист! — воскликнула Кристина. — Увы, увы…

— Пессимизм и реализм — вещи разные, — не согласился с ней полковник. — И между дракой и боксом столько же общего, как между пьянкой и катанием на коньках.

Они подошли к лесу. Туда тянулась вытоптанная множеством ног тропинка.

Маша, готовая поскакать по лесной дорожке, вопросительно взглянула на взрослых.

— Наверное, на сегодня достаточно, — заметила Кристина. — Пойдемте назад. Папа ждет… Егор искоса взглянул на нее. «Еж твою еж! И что ее бывшему надо-то было?! Такую бабу бросить! Я бы жил и радовался», — подумал он. Вечно опаздывающий поезд, называла брата Вера… Потом они вместе ужинали на веранде дачи Воздвиженских.

— Вы что пьете? — спросил академик.

— Водку! — буркнул Егор. Он терпеть не мог лакировки действительности и личного образа. И ненавидел церемонии и притворство. — Любимый напиток! А пиво — на втором месте.

— Странно как-то, — задумчиво произнес Геннадий Петрович, выразительно взглянув на дочь. Но та предусмотрительно любовалась плохо выкрашенной стеной. — У меня лично — пиво на первом месте, а водка — на самом последнем.

— Ну да, все правильно! — мотнул головой Егор. — То, о чем вы говорите, — очень характерно. Таков вкус у всех умных людей. Вы любите золото. Жидкое. Жидким золотом ковбои называют пиво. Но я — офицер, а посему к таким, как вы, по-настоящему рассудительным, не отношусь.

Академик удивленно переглянулся с дочерью. Она с трудом подавила улыбку.

— Загадочна и ни на какую другую не похожа русская душа, — философски заметил Геннадий Петрович.

Егор вновь активно поддержал его:

— Хотите, проиллюстрирую вашу мысль? Правда, она не столько ваша, сколько общероссийского производства, еще со времен Достоевского. Когда собираются двое русских, они всегда говорят о русской душе. А картинка… хотя бы такая. Русские точно так же, как за Бога, вполне могли идти на страдание и смерть, доказывая, что Бога нет. Ну, если умирать за веру, что Бог есть, — без вопросов. Но идти на смерть за убеждение, будто Бога нет?! Если этого стула, скажем, нет в комнате — ну и нет! Вынесли в другую, соседнюю! За что тогда вообще бороться?! За его отсутствие? А находились русские, что и за атеизм жизнь отдавали. Во как…

— Это наша национальная драма, — вздохнул академик.

Егор покосился на него, вытащил большой носовой платок и демонстративно высморкался при всех за столом, хотя такой уж необходимости в этом не было. Мальчик, подумала Кристина, глупый подросток…

— Драма? Пожалуй… — пробурчал полковник. — Еще одна излюбленная тема наших российских бесед… А вот вам пример, очень наглядно показывающий одновременно силу и трагедию русского народа — гибель русской эскадры под Цусимой. У русского флота были талантливые адмиралы. Их нельзя даже сравнивать с японскими военачальниками. Разработали гениальный план окружения японцев, все рассчитали и продумали. С точки зрения любой теории победа русских по этому плану оказалась бы стопроцентной. Когда двинулись японские корабли, вся русская эскадра уже готовилась их окружить. Но тут неожиданно выяснилось… что вы думаете? По халатности русским дали мокрые снаряды! Все гениально вычислили, а снаряды, забодай их комар, оказались подмокшими! Они оставляли в японских кораблях мелкие неопасные пробоины, и японцы спокойно плыли себе дальше. А когда сами начали стрелять — хорошими снарядами! — то потопили всю русскую эскадру. Советская армия просто взяла на вооружение ошибки и тактику русской. Вот и все… — Кристина слушала и молчала. — А сколько в истории парадоксов! Вот вам только один пример. Основатель русского раскола протопоп Аввакум кончил жизнь на костре, хотя на Руси крайне редко зажигали аутодафе. Основатель же раскола в Европе Мартин Лютер прожил долго и умер своей смертью. Хотя в Европе костры горели много чаще, больше и выше, чем на Руси. Вот такой исторический выверт.

Маша внимательно слушала не слишком понятные разговоры, непрерывно ела конфеты и мармелад и болтала ногами. Ложиться спать она не собиралась. В тот день Мария Михайловна уехала в Москву к портнихе и парикмахерше, а потому контроль за всей семьей был ослаблен.

— Вы обязательно позвоните мне после обследования, — попросила Кристина гостя в конце вечера. — Обещаете?

Полковник даже не повернулся к ней. Любовался прозрачностью водки в рюмке.

— Обещаю, — буркнул он. — Завтра — прекрасное слово. Пахнущее надеждой.

И Кристина торопливо записала ему свой номер телефона на вырванном из блокнота листке.

Академик наблюдал за откровениями гостя неодобрительно. Ему они не нравились. И вообще в глубине души он продолжал любить ветреного и нахального Виталия. И жалеть о нем. Только старался ничем себя никогда не выдать.

Геннадий Петрович давно пытался всеми силами развить в себе счастливый и довольно редкий талант — умение спокойно закрывать глаза на то, чему не в состоянии помешать. Счастлив тот, кто способен так жить…

К дому Валюхи-веселухи Егор пришел с небольшим опозданием. И вообще очень сомневался — идти или не стоит? Чего зря морочить девчонке голову? Не влюблен он, живет себе спокойно и дальше точно так же безмятежно жить будет без этой подавальщицы. Или кто она там…

И все-таки пошел. Превозмогая себя.

Физическое влечение порой возникало против его воли. К какой-нибудь случайно встреченной девчонке. Но быстро исчезало. И женщин он видел не так уж много, чтобы страдания стали постоянными. Он существовал почти свободным от тягот тела и про себя потихоньку радовался этому.

Валя поджидала его у окна. Или крутилась, по своему обыкновению, возле дверей. Иначе почему она тотчас вылетела навстречу? Подскочила к калитке, распахнула ее и произнесла с мечтательным выражением лица:

— Весной пахнет…

— Весной? — недоуменно повторил Егор. — Как это?

Валюта засмеялась:

— Нормально… Я не могу объяснить, как пахнет весна. Вы разве не чувствуете?

— Нет, — пожал плечами Егор. — Никогда не обращал внимания.

— А может, у вас просто обоняния нет? Есть такие люди. Вы другие запахи чуете?

Егор призадумался. Странный, неожиданный вопрос… А ведь действительно, он не чувствовал, как пахнет от нечаянно попавшихся на пути женщин и жен однополчан духами, не ощущал запахи цветов, зелени, дорожной пыли… Не замечал… Не внюхивался…

Егор исподлобья глянул вокруг. Заиндевевшая, промерзшая, заснеженная сибирская земля оттаивала с трудом, словно нехотя расставаясь с привычным, любимым снегом. Пока лишь на тропинках появлялись робкие осторожные проталины, остающиеся в следах от человеческих ног.

Снег слегка оседал под солнцем, становился подозрительно ноздреватым, дырчатым, как сыр, покрывался нежными пробоинами и понемногу терял свой ярко ослепляющий белый цвет. Весна едва проклевывалась.

— Не принюхивался, — буркнул Егор.

— Ну, это не страшно! — успокоила его Валя. — Главное — зрение и слух! Это у вас, военных, и проверяют. А остальное — чихня! Да что же мы с вами стоим? Пойдемте в дом! Это лучшее!

Немного позже Егор догадался, что стояли они там далеко не просто так. Цель Валюхи просматривалась легко — пусть все соседи и прохожие сельской улочки вдоволь налюбуются, какого парня оторвала себе резвая Валюня. Ее кадровая политика всегда специально продумывалась и ловко выстраивалась. Женщины — народ предусмотрительный, и впередсмотрящий. За что Егор их и не переносил.

— Дружная весна! — пропела Валюня, бодро топая по дорожке к дому.

— И с кем это она дружит? — пробурчал Егор. Валя снова засмеялась, не найдя ответа.

— А почему на заборе у тебя мат-перемат? — спросил Егор, оглянувшись.

— Кто-то из детишек балуется! Нормально! — флегматично отозвалась веселуха.

Отвечала она нарочито спокойно, покладисто, но чуть вздыхая, словно снисходя к собеседнику.

В пустом доме топилась большая печка. Полы пестрели ковриками и дорожками.