— Потихоньку-полегоньку оно лучше.

— Хочешь учиться у Джека играть на фортепьяно? — спросила Кайя. — У него дома. Такое умение всегда пригодится.

Мальчик кивнул. Джек понимал, что рано или поздно этот вопрос неизбежно возникнет, и даже прикидывал, как самому заговорить об этом с Яаном, но тут невольно подумал: ловко она меня обставила. На Кайе были шорты — по-модному неподшитые, с бахромой ниток — и опять открытая майка, но было видно, что ей не холодно. От нее чуточку пахло потом, а не духами с серой амброй, как шесть лет назад. Здорово было бы обнять ее прямо сейчас. Он чувствует, что погружается в эту мечту, как в трясину, а она тем временем говорит что-то Яану по-эстонски. Мимо прошла крупная девица, через всю грудь по розовой майке вилась надпись: КАНИКУЛА — ЛУЧШИМ МИГ ГОДА.

Яан снова кивнул. Его мать повернулась к Джеку:

— Он очень хочет, чтобы ты учил его играть на рояле. Когда? После трех тридцати он свободен.

Только когда жены нет дома, вертится у него в голове.

— Мне удобно во вторник. В пять тридцать ко мне приходит другой ученик. В четыре часа устроит? Во вторник в четыре приедете?

— Это же завтра.

— Верно.

Сын держал Кайю за руку, другой она подбоченилась и, щурясь от солнца, снова глянула на Джека. Яан их не слушал: он самозабвенно двигал бровями — вверх-вниз, вверх-вниз.

— А ты стал другой, — тихо сказала Кайя. — Понимаешь? Может, в Эстонии был не ты?

— Ага, мой однояйцевый близнец, — отозвался Джек, почему-то уязвленный ее словами.

Она покачала головой:

— Близнецы всегда одинаковые.

— И кого из нас двоих ты предпочитаешь?

— Уж точно не английский вариант, — фыркнула она. — Но, возможно, это и есть настоящий ты. До завтра.

И ушла, прежде чем разом помрачневший Джек вновь обрел способность говорить. Яан похромал за матерью; казалось, к его ножке прикована цепь с чугунным шаром. Джек знает, что это за цепь и что за шар.

Нет такого понятия: история. Есть только наследие отцов.

Джек никак не мог сообразить, что именно замышляет Кайя. Если она действительно что-то замышляет. Поэтому ему было трудно разработать план обороны. Его преследовало ощущение, что он уже полностью разоблачен, поэтому и не думал сообщать Говарду, как развиваются события. А Говард скоро уедет на Сицилию, будет преподавать на летних курсах под кустами цветущей бугенвиллеи; примерно там, где Циклоп расправился с Акидом.

По понедельникам и вторникам, а также в выходные Джек дает несколько частных уроков и поэтому обычно не ездит в Хейс — живет по особому расписанию, в которое теперь входит и Кайя.

На следующий день ровно в четыре раздался звонок в дверь.

— Кайя, привет! Здорово, Яан! — с напускной сердечностью, как принято в Англии, поздоровался Джек. У маленькой железной калитки стоит такси, рядом, скрестив на груди руки, высится упитанный детина.

— У меня нет наличных, — объяснила Кайя, — а кредитку он не берет.

— Не волнуйся, — сказал Джек и ступил за порог, под яркое солнце.

К несчастью, именно в ту минуту на крыльце своего дома Эдвард Кокрин прощался с маляром, который только что закончил ремонт. Не прекращая разговора, оба жадно уставились на Кайю. Джек вышел за калитку и расплатился; из-под бархатистой рубашки таксиста выпирали складки жира, напоминая носовую часть судна на воздушной подушке.

Возвращаясь в дом, Джек сдержанно помахал Эдварду. Может быть, он потерял не только жену, но еще и работу.

— Я верну тебе деньги, — сказала Кайя.

— Не надо. Значит, придешь за ним через час?

В прихожей их точно никто не видит.

— Я могу и здесь подождать. — Она произнесла это так, будто он сморозил глупость. — У тебя тут, похоже, не слишком тесно.

— Пожалуйста. Можно пойти в сад, посидеть в тенечке. Теплынь-то какая, в сентябре это редкость. К чему бы?

Потом ему стало жутко стыдно. С каким радушием и щедростью принимали его на Хааремаа. А он обращается с Кайей, как с мамашей очередного ученика. Минут десять он готовил ей чай, раскладывал на тарелочке излюбленные крекеры Милли — безвкусные, отдающие сеном, без крупинки сахара. Каким огромным и богатым, наверно, кажется Кайе особняк, в котором он разыгрывает перед ней свою обычную жизнь. О доме она больше не сказала ни слова, лишь несколько раз пошутила, чтобы развеселить Яана. Джеку на миг почудилось, что они — семья и это их дом, а Милли вообще не существует. Он ужаснулся. В то же время его злило, что Кайя влезла-таки в его жизнь. И даже командует. Но что с этим делать, непонятно.

Чайник закипел, и тут позвонила Марджори, уверенная, что дочка дома. Теща объяснила, что заснула на верхней лужайке, а проснувшись, решила, что время позднее. Солнце тем временем не дремало, а двигалось по небосводу, и Марджори оказалась на припеке. Я зажарилась, как сарделька, заключила она. Джек со вздохом положил трубку. Теща назвала его Джеко.

— Твоя мама?

— Нет, — ответил Джек, стараясь не замечать понимающей усмешки Кайи. Не ее это дело.

Он повел их в сад, надеясь, что Эдвард ушел в дом.

— Это типичный английский сад, Яан, — сказала Кайя и повторила фразу по-эстонски. Так, во всяком случае, думал Джек. Она проговорила что-то еще, после чего Яан посерьезнел и, выйдя на лужайку, старательно сделал кувырок вперед — только ноги мелькнули. Джек и Кайя захлопали в ладоши.

— Будущий гимнаст, — улыбнулся Джек и тут же спохватился: его слова можно принять за иронию! — Кстати, ты ему уже сказала? — тихонько спросил он.

— Нет. Еще нет. Хочу подождать и посмотреть. Как пойдет.

Яан стоял и, наклонив голову, внимательно разглядывал траву под ногами. У Джека екнуло сердце. В детстве я точно так же частенько замирал на нашей лужайке размером с носовой платок, думал он. Потому что в пять лет ты ближе к земле, тебе не нужно опускаться на коленки, чтобы разглядеть, что там происходит. Хотя после папиных стараний облагородить нашу лужайку в Хейсе, на ней мало чего происходило.

Пока Джек занимался в кабинете с Яаном, Кайя сидела на воздухе в шезлонге и читала толстую эстонскую книгу по лингвистике. В любую минуту на пороге могла возникнуть Милли, хотя теоретически она должна вернуться из Хакни только часов в семь-восемь. Урок шел трудно — не по вине Яана, для своих пяти лет мальчик усваивал все легко, без малейшего напряжения, но Джека терзал страх, что Милли вернется раньше времени. Яан играл плоскими растопыренными пальцами, приходилось приподнимать и округло сгибать их. Прямо не пальцы, а цветочные стебельки, думал он. Когда Клара Ноулз ставила ему, уже десятилетнему, руку, она частенько повторяла, что его руки похожи на лесные анемоны — тоже не знают покоя. Лесной анемон еще называют ветреницей дубравной, объясняла она, поглаживая его пальцы между костяшками. Джек потом заглянул в свой «Справочник диких цветов» и удивился, увидев там почти слово в слово то, что говорила Клара. Его тоже тянуло погладить пальчики Яана, но он не решился. Знакомая учительница музыки, работающая в одной лондонской школе, говорила Джеку, что ей вообще запрещено касаться рук учеников — даже когда она ставит пальцы или делает замечание при их неверной постановке. Но Яан же его сын, значит, Джек имеет право взять его ручонку и сжать в своей. Очень хочется стиснуть его маленькую лапку, но Яан ведь не подозревает, что Джек его отец. Глупейшая ситуация.

Урок окончился, Яан пошел за матерью. Джек остался ждать их в зимнем саду.

— Спасибо, — сказала Кайя. — Ему понравилось.

— Мне тоже. Я вызову такси.

— Не надо. Мы сядем на автобус.

— Мне казалось, ты не любишь ездить на автобусах.

— Не очень. Но меня с детства научили справляться с такими страхами. Сколько я тебе должна?

— Шутишь, что ли?

Кайя пристально взглянула на него, словно хотела прочесть мысли по лицу. Джека почему-то охватила страшная усталость.

— Ладно, — сказала она. — Через неделю в то же время?