Суровцев, морщась от боли, с усилием встал на избитые ноги. И опять боль в ногах отозвалась во всем измученном теле. Судоплатов кнопкой электрического звонка на столе вызвал дежурного по изолятору. Тот сразу же вошел вместе с надзирателем.
– Увести, – приказал Судоплатов.
Арестованного увели. Судоплатов несколько раз пощелкал выключателем мраморной настольной лампы. Встал. Прошелся по камере-кабинету. Сел в кресло. Его начинал тяготить тяжелый запах тюрьмы. После таких визитов уже дома его жена Эмма, морща милый носик, как правило, с укором говорила: «Павел, от тебя опять пахнет козлятиной». Захотелось скорее выйти на свежий воздух, под яркое мартовское солнце. К тому же здесь, в атмосфере тюрьмы, трудно собраться с мыслями, а ему нужно было хорошо подумать. Он положил папку с делом Суровцева в портфель и, оставив его на столе, захватив по пути пальто с вешалки, быстро вышел.
Как он и предполагал, дежурный с его портфелем в руках вышел на тюремный двор несколько минут спустя.
– Товарищ комиссар госбезопасности, ваш портфель…
Точно не слыша его, щурясь от яркого солнца, Судоплатов всей грудью с наслаждением вдыхал какую-то, так показалось, арбузную свежесть весны. Насыщенный влагой воздух точил ноздреватый снег. Прохлада в сочетании с влажностью и ярким солнцем была изумительна. А с крыш уже не капало. Казалось, вот-вот потекут целые потоки талой воды.
– А снег с крыши вы сами не догадаетесь сбросить? – указал он дежурному.
Дежурный сам об этом думал, но рассудил, что это дело начальника изолятора, а никак не его. «Пусть думает, кто будет сбрасывать снег с крыши. Хорошо в обычной тюрьме. Там зэки все делают. А здесь заработки хоть и большие, а вечно под страхом ходишь. Да что говорить, когда дерьмо приходится самим за заключенными выносить», – с досадой закончил свои размышления дежурный.
– Арестованного я забираю. К вечеру помыть, побрить, переодеть. Если есть вши – вывести, – отдавал распоряжения майор госбезопасности.
– А как с документами?
– Оформите его на меня. Необходимые документы у вас будут.
Не склонный к проявлению барства Судоплатов все же не взял у дежурного свой портфель, заставив сопровождать себя до машины. Однажды Берия с чисто кавказской откровенностью, но с уважением и любовью к чисто русским речевым оборотам сделал ему замечание по этому поводу: «Подчиненный должен не только знать. Он должен всегда чувствовать, что он никто и звать его никак. – И со смехом добавил: – Но тебя, дорогой, это не касается!» Дежурный по изолятору в очередной раз почувствовал именно то, о чем любил говорить Берия. Его, дежурного, как никого другого, это касалось. Опыт подсказывал, что его в самое ближайшее время это коснется, если уже не коснулось следователя, который вел допросы. А также, наверное, и «молотобойца». Что-то сделали не так, если сам заместитель Берии приезжал и вот теперь забирает заключенного на Лубянку.
Глава 2. Святки кадета
1907 год. Январь. Томск
Хорошо в столицах, где балы следуют один за другим. Хорошо! Там любой купец, не говоря уже о сановниках и вельможах, волен давать балы, когда ему вздумается. Разумеется, исключая дни Великого поста и постов прочих. В провинции другое дело. Здесь не разгуляешься. Бал – дело дорогое. Одних свечей тысяч пять нужно сжечь. Да не дешевых и тонких – церковных, а толстых – кабинетных. Электричество электричеством, да много ли ты увидишь на балу при свете лампочек?! А еще угощение из приличного ресторана… А еще шампанское… А нанимаемая прислуга и оркестр!
Томск – город богатый, купеческий. Другого такого за Уралом не найдешь. Дальше, в глубине Сибири, есть еще Красноярск, Иркутск, Чита. На самом краю империи Владивосток. Но Томск, в недавнем 1904 году отметивший триста лет со дня своего основания, более обжитой. Одних банков на душу населения больше, чем в Швейцарии, и ресторанов с трактирами – как в Париже. Есть даже биржи. А с открытием первого в Сибири университета сюда перестали ссылать политических. Две пересыльные тюрьмы и одна своя, губернская, остались, но каторжанские этапы проводили через город по ночам, чтобы не смущать жителей. К утру выводили за город к началу Иркутского тракта и гнали дальше от глаз «во глубину сибирских руд». Но со строительством Транссибирской магистрали и этот поток стал ослабевать. Да и сам Томск, оставшийся в стороне от Транссиба, начал заметно уступать свои позиции старым и строящимся городам, через которые проходила магистраль века.
После поражения в Русско-японской войне и последовавшей за ней первой русской революцией, ознаменованной в Томске беспорядками и погромом, город, как и вся империя, налаживал прежнюю, дореволюционную жизнь.
Губернаторский бал – событие для Томска. На Рождество и Пасху их, бывало, давали по несколько. Кроме одного главного бала, были еще и студенческие, а иногда и просто балы для молодежи. Проблемы финансирования решались достаточно легко. Купцы охотно давали деньги на балы. Такая благотворительность имела свою цену. Помощь губернской администрации отзывалась ответной помощью в выделении участков под строительство, в размещении подрядов и прочем, включая переход из низшей купеческой гильдии в следующую по возрастанию. Наращивание оборотного капитала давало более высокий социальный статус. А это серьезно. Купец второй гильдии имел право на прием у губернатора, а купец первой мог просить аудиенции и у государя. Другое дело, давали эту аудиенцию или нет. Было и еще одно важное, если не самое важное, назначение балов. Здесь происходили смотрины губернской молодежи.
Все друг друга знали, родители и без того присматривали своим чадам женихов и невест, но бал – другое дело. Нужно проверить, как твоя или твой смотрятся в обществе таких же молодых людей. Балы вносили коррективы в родительские наметки будущих браков. И если в столицах это было почти обыденностью, то в купеческом Томске принимало иногда карикатурные формы. Одно слово – провинция.
Приехавшего на рождественские каникулы кадета в этот день издергали, начиная с утра. Сергей привык проводить свои отпуска в чтении книг. Даже летом, отправляясь со своим товарищем по Омскому кадетскому корпусу Анатолием Пепеляевым на берег Томи или впадающей в Томь речки Ушайки, он неизменно брал с собой книгу. Этот день он собирался провести в общении с «Историей Семилетней войны» Рамбо. Вместо этого тетушки утром потащили к портному, чтобы заказать ему новый мундир. Ничего особенного в этом не было. Он рос, и в каждом полугодии мундир приходилось шить новый, а в конце каждого лета заказывали еще и сапоги. Сапоги всегда шили на вырост. Но были они кадету впору только к середине зимы, а к лету уже жали. Необычность визита к портному заключалась в том, что в обед должна была последовать примерка, а к вечеру мундир должен быть готовым, чтобы Сергей в новом мундире отправился вместе с тетушками на бал. Поняв, что отвертеться от бала не удастся, он имел неосторожность заметить:
– Я не Наташа Ростова, чтобы о балах мечтать!
Так, памятуя о прочитанном прошлым летом романе Льва Толстого, сказал Сережа. А такие произведения ему, как кадету, не воспрещалось читать, но пока не рекомендовалось. Смешно сказать, но «Анна Каренина» в те времена воспринималась как произведение чуть ли не порнографическое. Впрочем, надо заметить, что «Войну и мир» он читал, пропуская главы об обществе. Именно так в то время понималось слово «мир». Это потом школьники были уверены, что слово «мир» означает мирное время, противостоящее войне. Толстой, как и все в девятнадцатом веке, понимал под «миром» общественное устройство. Отсюда происхождение слов «мировоззрение» и «мироощущение».
Тетушки, обычно ни в чем не отличавшиеся единодушием, в этот раз единодушно накинулись на племянника. Сергея всегда забавляло то, что отчитывали они его на двух иностранных языках. Отвечал он всегда на русском, нарочно подбирая слова из лексикона Анатолия Пепеляева. Анатоль, по причине общительного характера, имел массу знакомых и приятелей среди детей купцов и ремесленников и мог при необходимости ругаться не хуже сына томского извозчика. А томские извозчики были большие знатоки и любители русской брани. Соседство с тюрьмами, с каторгой ставило это мастерство на необычайно высокий уровень. На немецком языке, более подходящем для наставлений, как более экспрессивная натура, отчитывать племянника начинала тетушка по отцовской линии – Маргарита: