Любопытно, что Обсервационный корпус в полном смысле слова был отдельной армией, поскольку его командующий не находился в прямом подчинении у главкома. Вначале Шувалов решил сам вести свою армию в поход, но затем передумал, назначив себе заместителя, лишенного всякой инициативы и обязанного обо всем договариваться с Шуваловым, сидевшим в Петербурге. По расчетам Петра Ивановича, особой инициативы от заместителя и не требовалось: перед походом корпуса Шувалов уже сочинил «планы операций, служащих сему корпусу для одержания победы над неприятелем». Создание пехотно-артиллерийского Обсервационного корпуса стало ответом русских на фридриховские улучшения линейной тактики и ответом совершенно несостоятельным. Жизнь скоро опровергла прожекты генерал-фельдцейхмейстера, и после Кунерсдорфа корпус — «химеру времен линейной тактики» — пришлось расформировать.
Единственным достижением Шувалова стало увеличение количества артиллерийских стволов в полках. С 1745 года штаты полковой артиллерии увеличены вдвое: четыре вместо двух. С переходом пехотных полков двумя годами позже из двух- в трехбатальонный состав количество орудий достигло восьми. Полевую артиллерию свели в два полка, общей численностью 140 орудий в строю и 92 в резерве при обозных ротах. Кроме того, армия располагала 73 осадными орудиями и 105 «единорогами» и «секретными» гаубицами Обсервационного корпуса. Общее количество пушек и гаубиц в действующей армии было доведено до 800, что соответствовало общеевропейским стандартам и даже превосходило их.
Шувалов стал идеологом принятия нового Устава 1755 года, заменившего старый петровский 1716-го. Керсновский всячески ругает содержание нового Устава, видя в нем только «преклонение перед пруссачиной» и «плац-парадную премудрость». Однако в творении Шувалова было немало дельного.
Начнем с того, что у пруссаков не было «ненужных команд, приемов и построений», которые «рабски копировали в России». Ругая изложенные в Уставе 1755 года нормы ведения, к примеру, огневого боя пехотой («Команды… часто походили на монологи. Для заряжания, прицеливания и выстрела требовалось, например, по разделениям подача (командиром) тридцати особых команд — темпов: „пли!“ лишь на двадцать восьмом темпе, а на тридцатом ружье бралось „на погребение“»). Тот же Керсновский десятью строками ниже пишет, что «вводя в армию пруссачину, Шувалов отдавал лишь дань общему для всей Европы преклонению перед Фридрихом, доведшим автоматическую выучку своих войск до крайней степени совершенства и превратившим свои батальоны в „машины для стрельбы“». Действительно, прусские пехотинцы выпускали шесть пуль в минуту с «седьмой в стволе». Скажите на милость, сочетается ли такая скорость ведения огня из медленно заряжающихся кремневых ружей с отдачей командирами команд «в тридцать темпов?» Очевидно, что нет, а раз так, видимо, не стоит искать корни этой части русского Устава в Пруссии.
Если русская артиллерия характеризовалась высоким качеством, пехота со времен Петра отличалась стойкостью и страдала лишь от неукомплектованности, неустройства тыла и дурного командования, то кавалерия елизаветинского периода (по крайней мере, до войны) была ниже всякой критики. Если в 1738 году (правда, еще при Анне Иоанновне) австрийский капитан Парадиз писал, что «в кавалерии у русских большой недостаток… Есть драгуны, но лошади у них так дурны, что драгун за кавалеристов почитать нельзя», то к началу Семилетней войны ситуация совершенно не изменилась. Драгун обучали действовать почти исключительно в пешем строю, переходы совершались также пешком. К началу 40-х годов Россия, по сути, лишилась регулярной кавалерии.
С 1733 года русская конница пользовалась Уставом, списанным с австрийского. Кроме трехшереножного строя, Устав предписывал основное внимание уделять ведению огневого боя с лошади и ходить в атаку «маленькой рысцой». Не было установлено никаких правил обучения верховой езде, отчего индивидуальная подготовка кавалеристов оставляла желать много лучшего (занятия индивидуальной верховой ездой и действиями в строю проводились только в летние месяцы во время лагерных сборов). Лошадей седлали раз в 7—10 дней.
Стоила каждая драгунская лошадь 18–20 рублей (вдвое дешевле, чем в Пруссии), а срок службы лошадей составлял 15 (!) лет. Казна отпускала драгунам фураж только 6 месяцев в году, в остальное время солдаты занимались сенозаготовками. Несовершенная система заготовки фуража, когда солдаты, занятые сенокосом и выпасом лошадей, по полгода не садились на коня, сочеталась с плохим состоянием парка лошадей, комплектовавшегося за счет необъезженных татарских лошадей или купленных крестьянских саврасок. Естественно, такие порядки не могли в итоге дать сколько-нибудь боеспособную и маневренную кавалерию.
Поэтому с 1731 года в России начали формировать кирасирские полки, в которые отбирали лучших офицеров и нижних чинов из драгун. Платили им двойное против драгунского денежное содержание. Лошадей ростом 160 см в холке пришлось покупать за границей, отдавая за каждую по 50–60 рублей. Кирасир начали серьезно обучать верховой езде, для чего в полках была учреждена должность берейтора (драгуны не имели ничего подобного). При Мииихе планировалось создать 10 кирасирских полков, однако эти намерения не осуществились: в начале Семилетней войны имелось только 6 полков.
В итоге комиссия 1755 года пришла к выводу, что для приведения кавалерии в нормальное состояние нужно «произвести знатную перемену». Таким образом, русская кавалерия оказалась пораженной теми же недостатками, что и конница других стран Европы: слабый конский состав, отвратительная выучка солдат и офицеров, атака рысью, стрельба с коня, которая не могла быть ни прицельной, ни быстрой, трехшереножный строй, сковывающий маневренность.
Однако, узнав о новациях Фридриха в области применения кавалерии и результатов новой тактики на полях Саксонии и Богемии, русские забили тревогу. Для начала был пересмотрен вопрос о фуражном довольствии армейских лошадей: ассигнования на закупку овса, сена и соломы увеличили до полутора рублей в месяц, а фураж стали выдавать почти весь год, за исключением шести недель, когда лошади паслись на лугах. Повысили закупочные цены на драгунских лошадей (с 20 до 30 рублей) и вдвое — с 15 до 8 лет сократили срок их службы, списав все дряхлое поголовье. Кроме того, 6 драгунских полков переформировали в конногренадерские (у каждого солдата этих полков имелось по две ручные гранаты), в которых также было несколько улучшено качество как людей, так и лошадей. Конногренадер отнесли к тяжелой кавалерии.
Ненавидимый Керсновским «шуваловский» кавалерийский Устав 1755 года наконец-то (хотя и запоздало) «перенял пруссачину», установив для конницы в качестве основного вида боя решительную атаку противника холодным оружием сомкнутым строем на быстрых аллюрах. Стрельба с коня запрещалась, кроме преследования противника, причем и для этого в полку выделялся только один эскадрон, ведущий в рассыпном строю огонь из пистолетов. Как и в Пруссии, ружья теперь могли использоваться только для аванпостной службы. Занятия верховой ездой теперь предписывалось проводить ежедневно, регулярно устраивались полевые проездки и обучение рубке на скаку. «Рабски скопированная пруссачина» сумела перевернуть устаревшие порядки в русской коннице, но… в войсках Устав появился перед самым началом войны и начать по нему обучение так и не успели.
В поход 1757 года были выделены два кирасирских полка, пять конногренадерских, четыре драгунских, четыре гусарских (тогда они формировались по найму из сербов, венгров и валахов), два отряда казаков (4000 донцов бригадира Краснощекова и 4000 украинцев бригадира Капниста), а также отряды мещеряков, башкиров и казанских татар.
Перед походом регулярным полкам учинили инспекцию, которую те благополучно не прошли. Выяснилось, что только кирасирские полки хорошо подготовили конный состав к походу, за что их командиры получили «монаршее благоволение». В драгунских и конногренадерских полках часть эскадронов пришлось оставить в России, сведя приемлемый личный состав и лошадей в так называемые «лучшие» или «выборные» (не более 2–3 эскадронов из 5-эскадронного конногренадерского полка или 6-эскадронного драгунского). Так в трех «выборных» эскадронах Санкт-Петербургского конногренадерского полка на войну пошло только 414 кавалеристов (по штату — 1141). Навьюченные допотопной тяжелой поклажей, строевые лошади двигались к прусской границе едва ли не медленнее, чем пехотные колонны, что усугублялось наличием огромного количества обозов.
