Следует сказать, что восторги многих наших историков относительно «революционной» конструкции «единорогов» и их «долголетию» в российской артиллерии (якобы вплоть до наполеоновских войн, а в крепостной артиллерии — аж до 1906 года!) лишены всякой почвы. Эти гаубицы мало чем отличались от прусских или австрийских аналогов и существенно уступали появившимся вскоре гаубицам Грибоваля. «Единороги» были сняты с вооружения сразу после смерти Шувалова в 1762 году. Россия пыталась продать их французам, но те забраковали их из-за чрезмерного отката при выстреле. Что касается «долголетия», то это объясняется совсем просто: при Екатерине, Павле и Александре «единорогами» по традиции называли все гаубицы, созданные на основе грибовалевской системы и уже не имевшие с шуваловскими ничего общего.

Тем не менее все эти образцы орудий, несмотря на отмеченные недостатки, выгодно отличались от прежних типов легкостью и соответственно маневренностью. Акцент на ведение огня разрывными снарядами и картечью в сочетании со скорострельностью новых моделей резко повысил действенность артиллерийского залпа. Все это вместе с организационными изменениями в артиллерийском хозяйстве обеспечило успех русской артиллерии в сражениях Семилетней войны, особенно под Кунерсдорфом.

Внедряя в армии новые артсистемы, Шувалов позаботился о том, чтобы обеспечить их новыми образцами боеприпасов. Так, для увеличения дальности и точности стрельбы обычный пушечный порох в зарядах для «единорогов» заменили мелкозернистым мушкетным, а картечь и гранаты стали помещать в одном картузе с порохом. Это нововведение позволило значительно ускорить процесс заряжания.

Легко понять, что применение «эталонных» зарядов из ружейного мелкозернистого пороха увеличивало боевые характеристики орудий, но являлось крайне дорогим шагом. Россия, вечно испытывавшая нехватку самого необходимого военного снаряжения, не могла позволить себе роскошь действительно крупномасштабного применения таких зарядов.

Во время Семилетней войны длинноствольные гаубицы прошли серьезную боевую проверку. Так, в 1759 году, в битве при Пальциге, русские артиллеристы неожиданно открыли огонь по наступавшим прусским полкам Веделя через головы своих войск — впервые в мире. Кстати, этот прием быстро перенял Фридрих и с успехом применял до самого конца войны. Рапортуя о победе при Кунерсдорфе, генерал-аншеф Салтыков известил императрицу Елизавету, что «наша артиллерия, особенно большая… из новоинвентованных орудиев и шуваловских гаубиц устроенная, великий неприятельской кавалерии и сопротивным батареям вред причинила».

Отличившийся в Семилетнюю войну 1-й артиллерийский полк получил необычную награду — изготовленную по рисунку архитектора Растрелли литавренную колесницу. Украшенная резьбой и позолотой, со стволами трофейных пушек возле колес, она служила для торжественного выноса полкового знамени с надписью: «Охраняет и устрашает» (ныне колесница находится в экспозиции Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи в Санкт-Петербурге).

После боевого крещения «единороги» модернизировали. У них еще больше удлинили стволы, усилили лафеты, а с 1759 года шуваловские гаубицы стали оснащать более эффективным, чем прорезь с мушкой, прицельным приспособлением — диоптром, разработанным полковником Тютчевым. Кстати, Фридрих быстро оценил преимущества «единорогов» — вскоре за рубежом по их образцу стали создавать так называемые «длинные гаубицы».

Таковы были армии основных стран-участниц войн «фридерицианской» эпохи. Здесь же я хотел бы остановиться на некоторых отзывах по поводу полководческого дара самого короля Пруссии.

Анализируя стратегию и тактику Фридриха II, знаменитый военный теоретик XIX века Карл фон Клаузевиц писал: «Бросим теперь взгляд на историю, остановимся на кампании Фридриха Великого 1760 г., прославленной блестящими маршами и маневрами, подлинном произведении искусства стратегического мастерства… Раньше всего… мы должны удивляться мудрости короля, который… располагая только ограниченными средствами, никогда не брался задела, не отвечающие этим средствам, но предпринимал ровно столько, сколько было нужно для достижения его цели. Эта мудрость полководца была им проявлена не только в этой кампании, но и в течение всех трех войн, которые вел великий король».

Пылкий почитатель нашего героя, известный военный историк Ганс Дельбрюк отмечал «титанический склад характера Фридриха, всегда стремившегося к великим решениям». Действительно, объем и разнообразие военных, политических, государственных и множества иных задач, которые (притом успешно) решал король, поистине поражает воображение и сравнимо, пожалуй, только с деятельностью Петра Великого и Наполеона.

Дельбрюк также признавал, что победы «короля-полководца» чередовались с поражениями. Казалось бы, что полководец, проигравший ряд крупнейших и принципиально важных для него сражений, вряд ли может претендовать на лавры «военного гения». Однако и в этом факте, как ни странно, коренится одно из проявлений военного таланта прусского короля — феноменальное упорство в отстаивании, казалось бы, безнадежных позиций против всего света.

Клаузевиц в связи с этим заметил: «Необходимо, чтобы какое-нибудь чувство одушевляло великие силы полководца, будь то честолюбие Цезаря, ненависть к врагу Ганнибала, гордая решимость Фридриха Великого погибнуть со славою». Эту точку зрения разделяла и императрица Екатерина II: в книге аббата Денина о Фридрихе, напротив абзаца о том, что «его гений и мужество не только совсем не ослабевали, но почерпнули себе его новую жизнь в своих неудачах», она написала на полях: «Именно в его неудачах проявлялся его гений».

Таким образом, как ни странно, если многих других полководцев прославляли их победы, то Фридриху II громкую известность принесли его громкие поражения, готовность «погибнуть со славою» и поразительная способность воскресать и набирать силу в совершенно, на первый взгляд, безвыходных условиях. Такой способности, например, не обнаружил Наполеон, тоже сражавшийся со всей Европой и обладавший несравненно лучшими ресурсами. Вообще, можно смело сказать, что подобная стойкость, имеющая целью изматывание сил даже самого многочисленного противника, оказалась не по плечу никому после Фридриха.

В свое время Клаузевиц объявил Фридриха «предвозвестником Бонапарта», тем самым положив начало долгой дискуссии о различных формах стратегии, которая растянулась на десятилетия. Действительно, при всей кажущейся примитивности тактических и стратегических приемов Фридриха (неспособность по известным причинам отказаться от линейной тактики, стратегия «заслонов», недоведенность до конца результатов побед), результаты их применения оказались вполне удовлетворительными для Пруссии. Дельбрюк, разработавший именно на основе анализа деятельности короля и боевой работы его армии понятие «стратегии измора», пришел к выводу, что «войны Фридриха не выходят за пределы стратегии измора» и что сам Фридрих — приверженец упомянутой стратегии, «полководец, связанный в своих действиях ее принципами». Заключая свой подробный анализ «стратегии измора», в основе которой лежало не уничтожение живой силы противника в решительном сражении, а искусный маневр с целью захвата и удержания территории, Дельбрюк написал: «Лишь тот в полной мере может познать все величие Фридриха, кто в нем видит представителя стратегии измора». В принципе, этот достаточно нехитрый тезис вполне характеризует основное отличие прусского короля от многих других современных ему полководцев.

Интересны также высказывания самого короля по поводу военного дела и места в нем персоны монарха. Фридрих полагал, что обязанность государя — быть первым воином страны и, разумеется, лично предводительствовать своими войсками (должен сказать, что после Карла XII и Петра I Фридрих оказался последним монархом, который настолько преуспел на своем поприще — Наполеон вначале был воином, а уж потом стал императором, а император Всероссийский Александр Павлович и его «коллеги» скорее мешали действиям своих полководцев, чем действительно руководили войсками. С середины XIX столетия понятие «монарха-воина» вовсе исчезло).