«Итак, не было спасения! Мир требовал крови, и Фридриху осталось употреблять все способы без разбора, чтобы оградить себя и королевство от исполинских ополчений и противников». Кроме Саксонии, герцогство Мекленбургское и княжества Ангальтские были обложены значительными контрибуциями. Со всех сторон посыпались деньги, отовсюду являлись солдаты и со всем этим к началу кампании у Фридриха стояли под ружьем не более 90 тысяч человек (в строй поставили и почти всех военнопленных) против 250 тысяч враждебного войска.
«Притом это были не те испытанные, закаленные в неприятельском огне солдаты, с которыми Фридрих одерживал свои великие победы. Полки его состояли из неопытных юношей, не видавших крови и порохового дыма. Увлеченные обаянием славы, они горели желанием ознаменовать себя громкими подвигами и занять в истории место подле великого своего полководца. От такого направления духа в молодом войске можно было ожидать одних крайностей: или оно сделается непобедимым, или первая неудача погасит его воинский жар. Фридрих надеялся на свою счастливую звезду. И сам он был уже не тот, что прежде: четыре года забот, треволнений и неимоверных трудов ослабили его физические силы. Болезни и преждевременные признаки старости изменили его наружность и даже нраву придали некоторую суровость» (Кони. С. 437).
Он был утомлен войной. Вот что он писал в это время к венецианскому ученому Альгаротти: «Если Вечный жид существовал, он верно не видел такой скитальческой жизни, как я. Мы начинаем походить на странствующих комедиантов, у которых нет ни отчизны, ни родного очага. Мы кочуем по свету и разыгрываем наши кровавые трагедии только там, где неприятель дозволяет устроить нам театр. Последняя кампания привела Саксонию на край погибели. Пока счастье дозволяло мне владеть этой прекрасной страной, я берег ее, теперь везде разорение. Нравственное зло этой войны ничто перед моральным вредом, который она причинит Германии. Мы можем назваться счастливцами, если к нам, вдобавок, не придет чума. Бедные глупцы! Жизнь дана нам на один миг, и тот мы стараемся сделать как можно тягостнее. Мы гордимся, что одним ударом можем обратить в прах прекраснейшие создания труда и времени! Развалины и нищета, вот презренные памятники наших громких подвигов!»
Очевидно, Фридрих искренне полагал, что если бы Австрия в 1756 году безропотно позволила ему аннексировать Саксонию, то сейчас все было бы в порядке, Германии не был бы нанесен «моральный вред», а сама Саксония (на которую он не имел никаких прав, даже династических) продолжала бы цвести. Фридрих искренне винил в продолжении затяжной и кровавой войны всех, кроме себя, на что, правда, у него имелись определенные основания, но «саксонский вопрос» пока не мог быть решен миром.
Тем временем союзники составили новый генеральный план кампании 1760 года. Они собрали все свои силы, чтобы начать общее наступление на Пруссию и раздавить наконец опасного врага. Расквартированная в Саксонии австрийская армия Дауна насчитывала 100 тысяч солдат; Лаудон с 50 тысячами находился в Силезии, Салтыков с такой же по численности армией — в Восточной Пруссии. Ситуация для пруссаков осложнялась тем, что если бы Фридрих двинул свои крайне ограниченные силы навстречу одному из противников, двое других уже могли бы беспрепятственно пойти на Берлин.
Весной 1760 года Фридрих снова, ценой вышеописанных невероятных усилий, довел численность своих войск до 200 тысяч человек, разбросанных между западом и востоком Германии. У его противников только в первой линии под ружьем числилось 375 тысяч. При этом прусская армия уже испытывала крайнюю нужду: не хватало продовольствия (богатейший берлинский банкир Гоцковский, взяв у короля 7 миллионов талеров на закупку провианта для войск, тянул с выполнением заказа до тех пор, пока рассвирепевший Фридрих не выбил из него, а также из негоциантов Энике и Вебелина обратный займ в 20 миллионов, не считая 15, занятых раньше) и обмундирования.
Морозной зимой 1759–1760 годов прусские солдаты вынуждены были ложиться на ночь в теплую золу костров, чтобы хоть немного согреться. Ясно, что это не улучшало ни внешнего вида, ни боевого духа армии. С едой было немного лучше: по приказу Фридриха в армию стали доставлять только-только появившийся в Европе картофель, который буквально спас ее от голода. Но картошки было еще мало — немецкие крестьяне пока неохотно сажали ее. Не хватало обозных и артиллерийских лошадей, страдавших от бескормицы, только кавалерия была укомплектована вполне сносно. В таком виде армия короля встретила весну 1760 года.
Однако на практике все обстояло не так просто. Очередная безрезультатная кампания стала порождать взаимное неудовольствие союзников, которые начали упрекать друг друга в невыполнении обязательств. Поползли слухи о возможности сепаратных переговоров некоторых воюющих друг с другом стран. Особенно усердствовала английская дипломатия, опиравшаяся на победы английских войск в колониях и рассчитывавшая использовать финансовые трудности во Франции, а также разногласия русских и австрийцев.
Английский посол в Петербурге Кейт стремился вбить клин между Россией и Францией, однако русское правительство в нескольких нотах подтвердило намерение России довести войну до победы над Фридрихом. Но, не отказываясь от принятых обязательств, осенью и зимой 1759 года русское правительство предприняло попытку определить, как писал в памятной записке 3 сентября 1759 года М. И. Воронцов, «свою долю достойного за толь многие убытки награждения». Канцлер считал, что после Кунерсдорфа у России есть все основания для этого: «…понеже ныне по Крайней мере с вероятностью оказано, и сам король прусской удостоверен, что российская армия в поле поверхность имеет, то надеяться должно, что настало время доставить себе самим справедливость».
Военные победы и настоятельная необходимость «сократить и ослабить» прусского короля позволили русскому правительству требовать при заключении возможного мира Восточную Пруссию, а также денежную контрибуцию в размере расходов России на войну. Австрия с виду индифферентно отнеслась к русскому требованию, но против него возражала Франция, опасавшаяся дальнейшего усиления России на Балтике и в Европе. Поэтому ни в 1760, ни в 1761 году переговоры об этом не продвинулись ни на шаг.
Кампании 1760, 1761 и 1762 годов.
Разрабатывая план кампании 1760 года. Конференция считала, что, хотя для удержания Восточной Пруссии и не следовало вести наступательных операций, долг союзника Австрии требует активного участия русской армии в военных действиях на силезском театре военных действий. В этом духе была выработана инструкция Салтыкову на проведение четвертой кампании.
Утратив всякую надежду на успех совместных действий, Салтыков вместе со своим генерал-квартирмейстером Штофельном предложил вести в 1760 году силами русской армии наступательные действия на померанском театре, овладеть Кольбергом (что давало гавань и базу снабжения морским путем на побережье Балтийского моря) и на следующую зиму продвинуть квартирное расположение в эту провинцию. Однако Конференция, считая необходимым поддерживать Австрию и укреплять союз с нею, отвергла предложение Салтыкова и в плане на 1760 год почти без изменений воспроизвела основные положения плана на предшествующую кампанию: русская армия опять должна была двигаться к Одеру в район между Франкфуртом и Глогау для совместных действий с австрийцами.
Русская армия в это время еще только готовилась к выступлению в очередной поход. В ее рядах оставалось менее 60 тысяч человек. Вместо испрошенных главной квартирой в конце 1759 года 30 тысяч солдат из России было выслано только 6000, да и из этого числа свыше тысячи умерло или заболело в пути. Одно время русские возлагали надежды на рекрутский набор в Восточной Пруссии: жителей этой провинции можно было использовать в качестве денщиков и ездовых, освободив русских солдат для строя. Однако кенигсбергский губернатор генерал Корф рапортовал в Петербург, что если будет объявлен набор, население Восточной Пруссии разбежится. Поскольку завоеванные провинции предполагалось включить в состав Российской империи, канцлер Воронцов решил не озлоблять будущих подданных и отменил набор.
