— Да, сотник, передам, — ответил пожилой стрелец с пушистыми усами. Много повидавший за свою долгую ратную службу, он был спокоен перед лицом новой опасности, серые, в морщинах, глаза не выказывали тревоги. С поклоном отойдя от сотника, он скоро пропал в приречных зарослях.

Проводив взглядом Ивашку Беляя, сотник Хомутов отдал нужные команды. Здесь, на берегу Иргиза, осталась полусотня Хомуцкого. Сам Михаил с полусотней Торшилова будет на холме ближе к срезу волжского берега, где и станет ждать в полной готовности Хомуцкого, чтобы прикрыть отход его стрельцов пищальным боем.

— А там, с подходом сотни Марка Портомоина, позрим, как поведут себя калмыцкие тайши. Упорно ли полезут на нас альбо малость охолонут и за ум возьмутся.

Пока готовились, передовой отряд калмыков приблизился уже на полверсты к засаде, остальные были версты за две, не далее. Пятидесятник Аникей Хомуцкий, оглядев из-за куста почти незаметное свое войско — стрельцы умели маскироваться на местности, — громко сказал в последнее напутствие:

— Изготовьтесь к залпу! Рукой не дрожите, стрельцы! Ворог своей волей залез на нашу землю! Наших жен да детей умыслил похватать в полон для продажи в тяжкую и позорную неволю! И нам добра от них не чаять! Так что навострите глаз, озлите сердца! Вот так! Теперь они уже под пищальным огнем!

Передовой дозор, объезжая боковой овраг у Иргиза, сместился от густых зарослей прибрежья саженей на сто к югу и очутился как раз против холмика со стрельцами, залегшими в высоком бурьяне: красных шапок не разглядеть издали.

— Еще малость подпустим к себе! — негромко командовал Аникей Хомуцкий. — Вот теперь уже и разглядеть можно, где конь, а где хозяин! Когда и седину в усах пересчитать сумеем, тогда и бабахнем! Стрельцам из десятка Митяя с нами залпом не бить! Ударите опосля по тем, кто уцелеет, чтоб не успели поворотить, пока пищали будем перезаряжать!

— Понятно! — отозвался Митька Самара и дал знак своим стрельцам.

Но всадники вдруг остановились, словно налетели на неприметную глазу крепкую препону, протянутую через степь. Видно было: что-то их сильно взволновало, и они, крутясь на разгоряченных конях, один другому показывали рукой в сторону Волги.

— Неужто наших товарищей на холме у берега приметили? — забеспокоился пятидесятник Хомуцкий и оглянулся. Нет! Не стрельцов в зарослях разнотравья увидели зоркие степняки, а приметили струги, которые длинной вереницей выстроились вдоль Волги, около левого берега и покачивались на спокойной воде. Еще минута, и всадники повернут коней прочь…

— Пали-и! — скомандовал Аникей Хомуцкий, поняв, что теперь кочевники в открытую к берегу не приблизятся.

Громыхнул залп сорока пищалей. Темно-сизый дым на время скрыл кочевников из виду, а когда теплый южный ветерок снес пороховую гарь к чащобе, стрельцы увидели, что добрый десяток всадников полег вместе с конями, другие, настегивая коней, стремглав понеслись прочь. Четверо степняков, выбравшись из-под павших лошадей, прошмыгнули в кусты овражка и там пропали. Аникей Хомуцкий привстал на колени.

— Пали-и! — снова выкрикнул пятидесятник, и еще десять пищалей бабахнули вослед скакавшим наездникам. Один упал, откинувшись в седле, но остальные, если кто и был поранен, все же усидели и успели отойти на безопасное расстояние, не сдерживая резвого конского бега.

— Гнаться за спешенными? — спросил Никита Кузнецов. Азарт боя, ярость на то, что степняки воровски налетели на отчий край, охватили Никиту, и он готов был вскочить и бежать за врагом, словно за подранком на удачливой охоте.

— Никак нельзя того делать, Никита! Стрелами из оврага побить могут, — предостерег Аникей Хомуцкий и добавил: — Глядите, второй отряд скачет следом в нашу сторону. Заряжай пищали, братцы! Теперь дело пострашнее будет!

Подобно стае птиц, вспугнутой выстрелами, многосотенная масса всадников, настегивая быстроногих коней и обтекая овражек, широкой лавой устремилась к речному берегу.

— Перезарядили пищали? Все? Ну и добро! Не суетитесь, други, и не такое мы с вами видели! Дурная спешка не помошница, не блох ловить мы пришли, а супротивника на пулю! — Аникей Хомуцкий подавал команды, сам перезаряжал свою пищаль. Не менее трех сотен кочевников неслись к холмику вдоль Иргиза, еще до сотни заходили с юга, норовя отсечь стрельцов от волжского берега.

Тех Мишка Хомутов встретит! — громко крикнул Аникей. — Чтоб всем в одного не палить, стрелять десятками, начиная слева! Первый десяток, цель! — и сам опустился на правое колено, с левого, уперев локоть, выстрелил в ближнего всадника, на плечах которого развевался неперепоясанный ярко-синий халат.

Вслед за его выстрелом ударил один залп, затем с промежутком в полминуты — время на выбор цели, ударил второй, третий, четвертый, пятый… Пороховая гарь на миг закрыла видимость, когда дым снесло, стрельцы невольно поджались — лихие конники, оставляя позади себя побитых, раненых и упавших вместе с лошадьми, бесстрашно продолжали нестись навстречу новому, для многих роковому залпу. Они видели, что стрельцов мало, и это придавало им уверенности в легкой победе.

Пока последний десяток целился, первый изготовился к стрельбе.

— Не робеть, братцы! — кричал пятидесятник, стараясь перекрыть горлом неистовый визг степных конников, которые криком бодрили себя и своих скакунов. — Бей сызнова! Сшибай ближних вместе с седлами! Первый десяток, пали-и!

Справа и чуть позади, одновременно со стрельцами Хомуцкого, открыли такой же скользящий залповый огонь бойцы Алексея Торшилова, встретив пулями тех, кто обходил стрелецкую засаду с южной стороны.

Степняки уже в сотне саженей от холмика! Уже хорошо различимы перекошенные в яростном крике скуластые черноусые лица, вспененные конские губы, угрожающе склоненные длинные хвостатые копья…

Никита тщательно прицелился в грудь коню, хозяин которого, оберегая себя, почти лег в седле, укрывшись конской шеей.

— Получай! — нажав на курок, выкрикнул и восторженно завопил, увидев, как рыжий конь на всем скаку ткнулся коленями в бурьян, перекувыркнулся через голову, подмяв всадника, — копье, пролетев чуть вперед, воткнулось в землю и осталось торчать над полынью. Рядом защелкали торопливые разрозненные выстрелы, ближние всадники чаще всего вместе с конями валились в степной бурьян… Такие же частые выстрелы гремели и у волжского берега.

«Вот и конец нам! — невольно пронеслось в голове Никиты Кузнецова, в пылу боя он не почувствовал страха за свою жизнь, словно кто-то свыше должен о ней озаботиться. Положив пищаль — не успеть перезарядить! — ухватился за ратовище тяжелого бердыша. Их пятеро на одного — не долго стоять…»

Из зарослей Иргиза хлестнул такой пищальный залп, что Никита, забывший на время о сотне Марка Портомоина, даже пригнул к земле голову, решив, что стрельнули но ним. Вслед за стрельбой раскатистое «ура-а!» покатилось от реки в сторону холмика, где, встав с бердышами в две шеренги, изготовились к отчаянной рубке стрельцы Хомуцкого.

За спиной протяжно ухнуло, это со стругов ударили пушки. Когда почти над головами просвистели кованые ядра и упали в конскую гущу, из сотен стрелецких глоток вырвалось повторное воинственное «ура-а!». Защелкали короткие пистольные выстрелы — сбивали тех, кто совсем близко, уже в двадцати шагах оказался перед стрелецкими шеренгами.

— Берегись! — подал команду Хомуцкий и вскинул пистоль — лихой наездник в голубом халате дорвался-таки до стрельцов. Визжа и размахивая кривой саблей, словно злой бессмертный дух, он летел на отточенные, лезвиями вперед выставленные стрелецкие бердыши.

Сухо щелкнул выстрел, дернуло руку назад, и отчаянный конник, взмахнув бессильной теперь саблей, ткнулся головой в потную гриву и тяжело пополз из седла. Скакун всхрапнул, взвился на дыбы и встал, уронив погибшего хозяина головой к бурьяну…

Стрельцы пустили в ход бердыши, подстраховывая друг друга, отбивали налетающих пока что не всей массой калмыков, рубили конские головы, всадников, сами падали на землю, получив удар длинного копья.