— Што и говорить, атаман, гоже так будет!

— Послужим Степану Тимофеевичу здесь, и тутошние воеводы ему клятые враги! А кто в сердце слаб, пущай сплывает к воеводским стругам и кладет на палубу саблю, того не осудим и не проклянем, потому как это дело совести самого человека, нельзя силком на смерть тянуть! — добавил Ивашка Константинов, считая своим святым долгом дать возможность уйти тем, кто захочет так поступить.

— Разумно сказал, Иван, пущай так и будет! — согласился походный атаман, потом добавил: — Вольному воля поступать как захочет!

Часть казаков ушла к шалашам готовить ужин, остальные остались у стен в карауле — не грянул бы в сумерках хитрый воевода, помышляя взять казаков, как кур на насесте, сонными…

Максим Бешеный отозвал в сторонку Ивашку Константинова и Мишку Нелосного, усадил рядом, на ненужных теперь кольях, строго, чтобы пресечь всякие препирательства, повелел обоим:

— Как ночь перевалит за половину, вам, связав из хвороста вязанки и запихав туда сабли и копья, плыть мимо стругов к берегу…

— Как? Тебя оставить, а самим… — начал было возражать Ивашка, но Максим резко остановил его, хлопнув ладонью о колено:

— Сказал же — вам обоим плыть к берегу! Там у Мишки схоронены в тальниках два коня… Вот и скачите к Маринкиному городищу, скажите атаману Леско, что нас тут побили. Ежели не всех, то многих! Кого и в Астрахань сволокут в пытошную, — добавил мрачно Максим, — так то не краше смерти будет, сами знаете. Пущай Леско нас не дожидается, а с казаками идет к Алешке Каторжному… Славно хоть то, что старый Рудаков с припасом ушел — подсобит Разину, не зря ляжем на этих песках.

Максим Бешеный умолк, задумчиво поднял лицо вверх. В черных глазах отразились яркие звезды, но со стороны трухменского берега наползала туча с ровно подрезанной верхушкой. То и к лучшему, его посланцы легче проскользнут мимо воеводских стругов. Увезти бы так всех, да не на чем, сидеть теперь им на острове, как ракам на мели!

— Ну, браты, идите и готовьтесь. — И Максим пожал руки друзьям, те скоро пропали за кострами — ушли к себе в шалаш. Максим подошел к стене, встал около пушек. Рядом Петушок во все глаза следит за стругами, которые большими черными утицами едва приметно покачивались на спокойных в безветрии волнах.

— Тихо? — спросил Максим, облокотившись на плетень, — не шебутятся стрельцы?

— Не-е, сидят альбо спят спокойно. Ежели дернутся с места, приметим. Я тут же сполох из пушки ударю. — Помолчал несколько, как бы раздумывая, печалить атамана известием или же смолчать. Потом все же решился: — Трое стрельцов, Максим, сошли с острова. Вона туда, на косу, пробрались будто неприметно, без пищалей и без копий, только с саблями, зашли в воду и уплыли. Не стал я сполошить тебя, сам же сказывал…

— Добро сделал, Петушок, кто хочет, тот вправе так делать, — в раздумии тихо ответил Максим Бешеный. — Иные к нам пристали не из великой любви к воле, а из желания разжиться зипунами… Что ж, по-людски их понять можно… Я повелю тебя здесь покормить. Вино до боя не дам, а то начнешь носом клевать да мимо воеводской головы ядра кидать. А нам надобно, чтоб ему аккурат в лоб влепить!

— Уразумел, атаман. — Петушок со вздохом утер отвислые рыжие усы, потом сказал: — Мою кружку я отдаю дядьке Ивану. Ему в пользу, злее в драке будет, да и вода не совсем теплая.

К ним вскоре подошли Константинов и Нелосный, у каждого в руках по доброй вязанке хвороста.

— Хорошо оружие умотали? — спросил Максим. — Не выпадет? А то в степи и от шакалов нечем будет отмахнуться.

— И сабли положили, и по копью всунули. Вон наконечники торчат, — ответил Константинов, поворачивая вязанку ивняка к глазам атамана. — Ну, пора… Стемнело, да и туман подернулся уже над водой. Простимся, брат.

— Туман вам на пользу. Старайтесь тихо прошмыгнуть между стругами, они стоят друг от дружки саженях в пятидесяти. Да не суйтесь к стругу с воеводой, там наверняка дозорные не спят, следят за нами в три глаза.

— Уразумели, Максим… Ну, авось Господь сбережет нас, тогда и свидимся, — сказал Ивашка Константинов, обнимая Максима троекратно и по-мужски крепко.

— Вряд ли, братцы, — сказал за походного атамана Петушок, прощаясь с уходящими. — Прости, дядька Иван, ежели обида какая за мои глупые насмешки в сердце осталась.

— Пустое, сынок! Жизнь делами меряется, а не словами, в шутку сказанными. Держитесь, только сами смерти не ищите…

Перекинув вязанки за спины, Ивашка и Мишка прошли, пригибаясь, под обрывистым берегом подальше, куда не доставали отсветы костров, ступили в воду и, постепенно погружаясь, удалились от берега. Некоторое время на воде чернели точки-вязанки, а потом легкая туманная дымка накрыла их.

Максим Бешеный перевел взгляд на воеводский струг — он высился над туманом мачтами, носовой и кормовой надстройкой. Изредка над стругами били склянки, по морскому порядку отмечая истекшее время.

Долго стоял и слушал Максим, а с ним и его казаки. Слушали, не громыхнет ли с борта какого-нибудь струга пищальный выстрел, поднимая сполох. Но все было тихо, и на острове за спиной, и на море впереди.

— Кажись, прошли, — выдохнул с огромным облегчением Максим и троекратно перекрестился.

Ахнули разом с воеводского струга обе пушки, раскатистый грохот сотряс туманную пелену, и в тот же миг солнце испуганно выпрыгнуло из-за восточного горизонта, словно бы посмотреть, к чему этот нешуточный сполох.

Ударили весла по сонной, еле колышущейся воде, и челны, вслепую прикрытые туманом, рванулись в стремительный ход к сторожко затаившемуся острову — воевода надеялся на меньшие потери в ратных людях, если стрельцы под этим плотным молочно-белым покровом вылезут на берег и как можно быстрее схватятся с воровскими казаками да стрельцами. Сила была на его стороне, он знал от стрелецкого головы Болтина, что верховые яицкие казаки атамана Леско так и не смогли пробиться к морю.

Вслед за челнами поближе в острову присунулись и струги. С них раз за разом парами бухали пушки, тяжелые ядра падали на песок, врезались в мягкий откос, образуя небольшие, быстро затихающие осыпи, били по плетенной из ивняка стене, ломая слабую земляную крепость мятежных казаков и стрельцов.

Митька Самара, сидя в челне спиной к острову и работая коротким веслом, не мог видеть, что островок покрылся рытвинами, как покрывается водяная гладь мелкими кругами при редком безветренном дожде… Зато слышал зловещий затихающий свист ядер, которые уносились невысоко над стрелецкими головами, обдавая ратников горячим запахом порохового дыма.

Две пушки с острова ответили такими же калеными ядрами, рыжий Петушок оказался весьма способным в своем деле…

— Ого! — вскрикнул Аникей Хомуцкий с носа челна. — Остер топор, да и сук зубаст! Так, братцы, выходит!

«Неужто надеялся, что казаки после вчерашних переговоров с нашим сотником без драки дадутся в воеводские руки?» — едва не сказал вслух Митька, да не успел, охнул от неожиданности: в какой-то сажени от их челна в воду с шумом чуфыкнуло пушечное ядро. Брызги взлетели вверх, стрельцов окатила соленая вода.

— Наддай ходу, братцы! — громко закричал с соседнего челна сотник Михаил Хомутов и рукой замахал кругами в сторону острова. — Рви весла! Чтоб нам скорее на берег свалиться!

— Аль на берегу бочку с водкой уже делят? — насмешливо бросил Митька, но сам греб старательно — с острова густо защелкали пищальные выстрелы, и по спине, беззащитной, волной прокатился омерзительный озноб — что может быть хуже, чем подставлять свой затылок всякой дурацкой пуле?!

Неподалеку слева раздался треск, крики. Аникей вскочил на ноги, чтобы сквозь клочкастый туман узнать, что случилось.

— Ядром челн разнесло! — выкрикнул Хомуцкий. — Гребите, братцы! Совсем близко уже…

Под воинственные крики с челнов, под встречными пулями из-за полуразрушенной земляной стены Митька Самара выскочил на сырой песок, собрал свой десяток в кучу и вслед за Аникой Хомуцким побежал вверх по пологому склону, утопая ступней в зыбком грунте.