Вессад сделал отрицательный жест:

– К глубокому сожалению, я не имел чести знать господина Мерие, так же как он меня, государь…

– Я это знаю и пригласил вас обоих. Однако я думаю, что у вас нет причины быть недовольными господа.

Мерие и Вессад переглянулись и не сказали ни слова.

– Вы, Вессад, поставляли сукно для армии и нажили три миллиона золотых франков, вы сделали себе состояние за последние шесть лет. Вы, Мерие, с тысяча восемьсот десятого года поставщик моего двора, вы тоже не можете жаловаться. За это время вы увеличили ваше состояние на полтора миллиона франков.

– Совершенно верно, ваше величество, – беззвучно сказал Мерие.

– Об этом, господа, вы не писали ни слова в ваших жалобных посланиях…

Он взял со стола зрительную трубу и постучал ею об стол.

– Я сделал все, что мог, для того чтобы промышленность Франции процветала. Подобно Кольберу, я заботился о том, чтобы открывались новые и новые фабрики. Ваши коллеги, негоцианты Саксонии, Вестфалии, Италии, Баварии, могут упрекнуть меня в том, что, обогащая вас, я разорял их. Я приказывал Бельгии и Нидерландам покупать сукна в Лилле и Рубэ, бархат и шелк в Лионе. А что делали вы, господа негоцианты?

Вессад умоляюще протянул руки.

– Вы пользовались каждым случаем, чтобы вздувать цены, вы вынудили меня на два месяца позже выступить в русский поход. Я воевал, я завоевывал оружием богатство и славу, а вы меня грабили!

Он поднялся, положил руки на стол и вдруг закричал:

– Почему в Рубэ закрывают прядильные фабрики?

Судорога сжала горло Вессаду, он прохрипел что-то бессвязное, Мерие поднял всегда опущенные веки и проговорил глухим голосом:

– Нет хлопка. Склады пусты, ваше величество. У меня работают только тысяча двести прядильщиков и прях, а два года назад их было вшестеро больше.

Тогда осмелился вставить слово и господин Вессад:

– Хлопок в Египте, за морем… а в море – англичане. Чтобы красить материи, нужно индиго. Все там, за морем.

– Но я для того и воюю с Англией, чтобы моря стали свободными, чтобы вы получали дешевый хлопок! Почему же раньше вы не осмеливались роптать на континентальную блокаду, а теперь ропщете? Вы плохие французы, господа негоцианты!

– Ваше величество… – пролепетал Вессад.

– Да, вы плохие французы, – как бы в раздумье, отодвигая кресло, повторил Наполеон. – Я всегда хотел видеть торговлю Франции процветающей и французские товары – далеко за ее пределами. И что же? Несколько жалких французских торговых домов в России – и это все. Савари был в Петербурге и Москве в те времена, когда я состоял в союзе с императором Александром. Он видел французскую торговлю в полном унижении. Где ваши ткани, господин Мерие? Где лионский бархат? Где полотна, фарфор, серебро, кружева, драгоценности, гобелены? Все это вы могли дать России, господа негоцианты, но вы ленивы, неповоротливы, трусливы. Вы сидели на своих денежных мешках, пока я завоевывал Европу… Я ненавижу англичан, – говорил он, прохаживаясь, шаркая подошвами сапог по ковру, – но меня восхищает их торговая предприимчивость. Они, а не вы открывали английские магазины в Петербурге, и это были солидные купцы, а не авантюристы, покинувшие Францию с товаром на несколько сот франков… Англичане везли в Россию все – от чернил и бумаги до бриллиантов! Когда я подписывал мир с Россией в Тильзите, я думал о вас, французские негоцианты!.. Савари рассказывал мне о жалобах русских: дворяне-землевладельцы разорялись, потому что у них не покупали пеньку, лес, холст, потому что я лишил их возможности продавать все это англичанам. И я их понимаю. Но разве вы, господа негоцианты, разве богатая, победоносная Франция не могли покупать у русских все то, что прежде покупали англичане? Нет, вы сидели на своих золотых мешках. Вы плохие французы, господа! Я душил пошлинами торговлю немцев и итальянцев, я обогащал вас, – поймете ли вы это, наконец? Мерие, вы жили при Людовиках, – я спрашиваю вас: когда Франция была в таком сиянии славы? Когда, я спрашиваю?

Мерие поднялся и почти шепотом сказал:

– Не смею спорить, ваше величество. Но мы мирные люди, мы не солдаты. Мы промышленники. Нельзя торговать, когда нет свободного оборота. Моря заперты, в Европе не стало звонкой монеты, в Баварии, в Пруссии, в итальянских землях – везде ассигнации… Нет смысла в торговле… Тяжелые времена.

– Тяжелые времена, – как эхо, повторил Вессад. Наполеон не слушал. Он думал о другом и вдруг заговорил быстро и страстно:

– Мир увидит великие победы. Через месяц я буду на Висле, через год – на Темзе. Русский поход ничего не значит, господа, вы это скоро увидите…

Должно быть, он не раз говорил эти слова, он повторял их, как заученные. Мерие смотрел слезящимися глазами на императора, на его лицо одержимого, с широко раскрытыми глазами, остановившимся, ничего не видящим взором.

– Господа, я приказал Даву расстрелять гамбургских торгашей за то, что они мешали мне блокировать Англию. Я приказал посадить в тюрьму пятьсот богатейших граждан Гамбурга и конфисковать их имущество за то, что они мешали мне уничтожить Англию. Господин Вессад, поезжайте в Рубэ! Господин Мерие, возвращайтесь в Лион! Скажите французским негоциантам, что их может постигнуть судьба гамбургских купцов, несмотря на то, что они – французы! Помните это!

Мерие и Вессад стояли с опущенными головами.

Они не пытались говорить, да он бы их и не услышал. Он кричал в исступлении, в припадке ярости, не видя их, обращаясь к тем, кто был далеко от Дрездена:

– Мы воевали, мы возвеличили и прославили Францию, а вы грабили! Теперь вы хотите лишить меня неслыханной славы и власти над миром! Нет, нет и нет! Помните это!..

Он вдруг повернулся спиной к Мерие и Вессаду, подошел к двери и ударом сапога открыл ее. Прежде чем уйти, он остановился на пороге и совсем другим голосом, спокойно и сухо повторил: – Помните это.

Адъютант проводил Мерие и Вессада до кареты. В карете Вессад наконец пришел в себя и, задыхаясь от волнения, спросил Мерие:

– Ну, что вы на это скажете?

Мерие молча смотрел в окошко кареты. Они ехали к плавучему мосту. На улицах Дрездена звучала, французская солдатская песня. Странно, что ее пели ломающиеся, мальчишеские голоса. Шла рота, пехотинцев с тяжелыми ружьями на плече, шагали мальчуганы в солдатских мундирах.

– Что вы на это скажете? – повторил Вессад.

Мерие повернул к нему восковое, безжизненное лицо. Голова его тряслась (карета ехала по разбитой мостовой), голос прерывался:

– Помню… в семьсот шестьдесят седьмом году наводнение смыло мост через Рону… Это случилось ночью. Было еще темно, но уже чуть светало… Мы стояли на берегу. Вдруг на горе появилась карета. Четверка горячих коней летела во весь опор. Люди побежали за ней, кричали, но ни кучер, ни лакеи не обращали внимания на крики. Из окна выглянул человек в белом парике и голубом камзоле. Он кричал: «Вперед! Вперед! Скорее!» И карета умчалась… Этот человек торопился в Париж. Он не знал, что мост через Рону рухнул. Ему было смешно, что какие-то жалкие людишки что-то кричат ему и машут руками… Потом рассказывали, что его ожидало в Париже счастье, богатство, милость короля… Он мчался, мчался: «Вперед! Скорее! Вперед!» И через мгновение четверка лошадей,карета, кучер – все рухнуло с обрыва в Рону.

Мерие умолк и, наклонившись к самому уху Вессада, прошептал;

– У того… там, во дворце, было такое же лицо, лицо человека из кареты…

«Во всяком случае, я не хотел бы быть на его месте», – подумал Вессад.

То, что именовалось «штабом его величества» императора Александра, находилось в замке Петерсвальд, близ Бреславля, на границе Саксонии.

Трудно было понять, как маленькое селение, расположенное вблизи замка, вместило такое множество штабных офицеров, свиты, придворных, сопровождавших в походе Александра.

В этой кипевшей, как потревоженный муравейник, толпе можно было увидеть русских гусар, лейб-казаков в красных мундирах и высоких шапках, гоффурьеров в ливрейных фраках с черными орлами. За высокими стенами – во дворе замка и в галерее над замковым садом – ожидали аудиенции русские и прусские генералы и дипломаты. Чуть сторонясь их, торопливыми шажками прошел человек лет тридцати, почти карлик ростом, одетый, как на бал, – в оливкового цвета фрак, серые панталоны, сапоги с желтыми отворотами и кисточками. Маленький рот его застыл в недоброй улыбке, из-под длинных ресниц глядели черные, пронизывающие насквозь точки зрачков. Куда бы он ни шел, толпа штабных и придворных раздвигалась и уступала дорогу. Это был статс-секретарь императора Александра граф Карл Васильевич Нессельроде, Нессельрод, как называли его русские.