Крестьяне узнали Наполеона.

Итак, этот человек, о котором говорили, что он замерз в русских снегах, что^: его захватили казаки, что он утонул в Березине, – был жив и 12 мая 1813 года, после битвы под Лютценом, вступил в столицу Саксонии – Дрезден…

Брюлевский дворец в Дрездене, где совсем недавно, три недели назад, ночевал император Александр, теперь принял другого гостя. Опять жители Дрездена собирались в парке и на набережной и глядели в окна дворца, будто за плотными оконными шторами могли увидеть Наполеона.

В эти чудесные дни весны два человека во Франции, вдали от бурных событий, никак не могли предвидеть, что им предстоит далекое, столь неожиданное путешествие в столицу Саксонии.

Эти два человека были: негоциант из города Рубэ Луи Вессад и негоциант из Лиона Анри Мерие.

Два почтенных французских буржуа, не зная друг друга и не сговариваясь, осмелились написать императору Наполеону о тех затруднениях, которые испытывают промышленные фирмы в связи с войной и с континентальной блокадой Британских островов.

Письма были доставлены Наполеону, от него направлены министру полиции Савари, герцогу Ровиго и затем вернулись к императору с подробнейшим досье тайной полиции. В досье говорилось о том, кто такие Вессад и Мерие, описывалась чуть ли не вся их жизнь – от колыбели и до дня, когда они осмелились потревожить своими письмами его величество.

В один и тот же день полицейские чиновники явились в дом господина Вессада в Рубэ и в дом господина Мерие в Лионе, предложили им сесть в полицейские кареты, захватив с собой необходимое платье, «в котором не стыдно явиться ко двору», как сказали эти чиновники. В один и тот же день полицейские кареты прибыли в Париж. Здесь оба негоцианта, до сих пор не видевшие друг друга в глаза, очутились в кабинете министра полиции. Савари вышел к ним, не вступая в длительную беседу, вручил им подорожные и сказал, что завтра на рассвете они выедут в Саксонию, в Дрезден, об остальном имеет инструкции сопровождающий их полицейский офицер.

Они ехали быстро, нигде не задерживаясь. В облаках дорожной пыли перед ними открывались то живописные ущелья, то нависшие над дорогой скалы, то зеленые берега Эльбы и вьющаяся по берегу, обсаженная цветущими каштанами дорога.

В одно прекрасное утро они миновали плавучий мост через Эльбу (каменный был взорван); запыленная карета, запряженная четверкой добрых коней, промчалась по Нейштадту – предместью Дрездена – и остановилась у гостиницы «Макс и Шарлотта».

А спустя два часа господа Мерие и Вессад уже сидели на хрупких золоченых стульях в малахитовом зале дворца саксонских королей. Они сидели молча, стараясь не глядеть друг на друга: господин Вессад – маленький, коренастый, с низким лбом и испуганными глазками и господин Мерие – с пергаментным, высохшим личиком и угрюмым, потухшим взглядом слезящихся, выцветших глаз. Ему было за восемьдесят, он сохранил здравый ум и был главой известной всем шелкоделам мануфактуры в Лионе.

В зале царила мертвая тишина. Кроме Мерие и Вессада, здесь были еще два человека – адъютант у закрытых дверей и красивый пожилой генерал в нише окна. Он стоял, положив руки на эфес шпаги, и, улыбаясь, смотрел поверх голов Мерие и Вессада, – над ними висел портрет уродливой длиннолицей дамы в горностаевой мантии.

Адъютант стоял как статуя у двери высотой в четыре человеческих роста. Эта тяжелая, с золотой резьбой дверь, как заметил Вессад, не была плотно прикрыта, – любопытство, очевидно, одолевало адъютанта. И вдруг люди, находившиеся в зале, услышали пронзительный крик; кто-то кричал, видимо, в припадке бешеной ярости:

– Сколько вам заплатила Англия за то, что вы стали моим врагом?!

Генерал в нише окна (это был маршал Бертье) пошевелился, тень тревоги появилась на его лице.

За дверью все стихло, наступила прежняя тишина. Вероятно, это длилось долго… Потом снова раздались два громких голоса вместе и крик ярости:

– Она для меня только мать моего сына! Это я сделал ее императрицей, – явственно донеслось из дверей, – и это моя ошибка, черт вас возьми!

Господин Вессад посмотрел на господина Мерие: лицо того не отражало ни малейшего беспокойства. Тогда господин Вессад перевел взгляд на генерала: тот отвернулся, видимо, для того, чтобы скрыть волнение.

«Во всяком случае, – подумал Вессад, – я ничего не слышал. Провались они, все эти государственные тайны! Я ничего не слышал, к тому же я глуховат, это знают все в Рубэ. Недурно они ведут себя во дворцах, почти как мы, простые люди, когда дело идет о невыгодной сделке».

Затем тот же голос, который только что был гневным и угрожающим, произнес отчетливо и довольно спокойно:

– Государи, родившиеся на престоле, могут дать себя разбить двадцать раз и затем вернуться в свою столицу. Понимаете ли вы это или нет? Я этого допустить не могу, потому что я солдат, выскочка! Моя власть рухнет, когда я перестану быть сильным, когда меня перестанут бояться.

Генерал, стоявший в нише окна, вдруг зашевелился и, стараясь негромко ступать, подошел к двери и закрыл ее.

Казалось, все стихло за дверями, но когда господин Вессад почти успокоился, раздался грохот, разбилось что-то стеклянное и послышался крик:

– Тогда  война!..

Спустя минуту из дверей вышел человек, бледный, с напудренными волосами. Маленькая голова с выдвинутой вперед челюстью придавала нечто змеиное его облику. На богатом, расшитом золотом мундире сверкали бриллианты нашейного ордена. Генерал, только что закрывший дверь, пошел ему навстречу и взял под руку. И господин Вессад (он не был так глух, когда это было нужно) услышал, как этот человек сказал генералу: «Клянусь вам, он потерял рассудок…»

Господин Вессад снова повернулся к Мерие: губы старика зашевелились, он посмотрел в сторону человека, которого вел под руку генерал.

– Князь Меттерних… – скорее прочел по губам, чем услышал, Вессад.

Но в это мгновение послышался резкий звон колокольчика, адъютант скрылся в дверях, но тотчас появился снова и возгласил:

– Господа Вессад и Мерие – к императору!

Оба никогда раньше не видели Наполеона, они знали его по портретам, по суровому и важному профилю на золотых монетах. Теперь они увидели довольно полного, пожилого человека с тусклым взглядом и с усталостью в опущенных, округлых плечах.

Наполеон сидел в высоком кресле, положив руки на стол, и некоторое время молча исподлобья глядел на вошедших.

– Садитесь, господа, – наконец сказал он и добавил: – Вам трудно стоять в вашем возрасте, господин Мерие.

Не было и тени волнения в лице Наполеона, точно это не он только что яростно кричал и топал ногами. Осколки разбитой вазы были убраны, на ее месте стояла зрительная труба. Со стола свисала карта, порванная в том месте, где изображена Австрия.

– Господин Мерие, несмотря на свой почтенный возраст, вы все еще глава фирмы?

Мерие медленно наклонил голову.

– …Мне говорили, что ваш род обязан своим богатством еще Кольберу? Так ли это?

– Королевский министр был сыном купца из Реймса… В нашей семье хранится предание, что великий Кольбер дарил моего прадеда своей дружбой… У нас хранятся реликвии – чернильница и табакерка, но мне кажется, ваше величество, что королевский министр оказывал внимание и другим французским негоциантам и французская торговля процветала в те времена, Кольбер сделал все, чтобы защитить ее от соперничества иностранцев.

– Это был великий ум,  снисходительно сказал Наполеон, – и ваш прадед, вероятно, был достоин дружбы Кольбера.

Вессад с изумлением слушал этот разговор о министре Людовика XIV. «Он разговаривает с купцом, как с вельможей; а пять минут назад кричал на вельможу, как на торгаша», – подумал он. Он обратил внимание на матовый, зеленовато-смуглый цвет лица Наполеона: «Нездоровый цвет лица…»

– Господин Мерие и господин Вессад, – неожиданно громко заговорил Наполеон, – ваши письма похожи одно на другое, точно вы советовались, когда решили мне писать.