— Нет. Совсем нет, — Настя клеила к подошвам обуви бумажную тэйп[73]. От скольжения.

— Джоди тебя любит как родную. Когда бы к ней ни пришла, всегда о тебе говорит.

— Может, потому, что она сама была эмигрантка. Может, потому, что мой муж был еврей.

— О, наверное, поэтому. Евреи всегда друг другу помогают… Я так волнуюсь. А ты?

— Немного. Но это хорошо. Знаменитые актеры тоже нервничают перед выходом на сцену.

— А ты не хочешь пойти в актинг?[74]

— Шерол, это что — супермаркет? Пойти в актинг…

По всему второму этажу прокатилась волна сдерживаемых криков, приглушенных проклятий, и после паузы из репродукторов зазвучал голос мэра Лос-Анджелеса. Он зачитывал приветственную речь. Настя выглянула за штору — Брэдли стоял у подножия «Т». Он говорил о том, что эЛ.Эй. становится все более популярным по всей Америке, на Ист коаст[75] и за границей. Что недалек тот день, когда в Лос-Анджелесе проведут Олимпийские игры и тогда «мы все, жители Золотого штата и города — символа будущего — покажем им всем». Керри, подошедшая сзади, хихикнула Насте в ухо: «Кого ебет этот Лос-Анджелес? Проклятая дыра!» Раздались аплодисменты, свист — шоу начиналось через десять минут.

Настя подумала, что реклама «Сосе is it»[76] очень подходит миру моды. Только лозунг этот не о кока-коле, а о кокаине. Все, кому надо и не надо, нюхали кокаин. Фотографы, прибегающие за кулисы, модели и дизайнеры — все они постоянно скрывались на несколько минут А возвращаясь, кивали следующим на закуток, где было оставлено зеркало с белоснежными полосками и трубочкой.

После шоу у Насти пропало праздничное волнение. Она уже пережила восторженный момент своего сольного выхода, когда десяток фотографов «легли» с камерами по краям «Т», когда сотни глаз — знакомых и незнакомых, знаменитых и неизвестных — следили за ней одной, были устремлены на нее одну…

Джордж Кост прибежал поздравить и обнять. Фотографы щелкали, клацали своими аппаратами, снимая моделей в обнимку с дизайнерами. Все целовались. Кто-то стоял у колонн, будто подпирая их, на самом же деле опираясь. Постоянно открывали шампанское, стреляя пробками… Настя собиралась уходить. Шерол предложила подвезти ее.

— Шерол, почему ты торопишься уйти? — Настя искала свои вещи.

— Я следую совету Джоди. Она всегда мне говорит, чтобы ни в коем случае не связывалась с фотографами, с людьми из фашион.

— Пати до пяти… Drugs, drinks[77]! Как ты встанешь на интервью в девять утра? Все их модели герл-френд дрыхнут до полудня! Да? — Настя смеялась, передразнивая Джоди.

Когда Настя только ушла от Арчи, то же самое говорила ей Джоди. Ну вот она и ехала домой. Где наверняка под окнами ее ждал парень не из фашион, не фотограф… Мальчик Саша. Инженер нефтяной промышленности. Менеджер отдела ремонта часов. Саша-воришка. Саша мамин-сестрин сын…

Когда Настя сказала Виктору, что не хочет с ним больше видеться, он не понял почему. Он так же, как и в первый раз, улыбался до ушей. Она не сказала ему, что он хоть и похож на Буратино, но не такой самостоятельный. А Саша, он был тем смелым Буратино?

Выходя из здания «Плейбоя», казалось, что открываешь дверь в microwave oven — солнце Лос-Хамовска безжалостно палило сквозь смоговую завесу. Дав проехать потоку наглухо закрытых машин — airconditioners были предметом фетишизма — Настя перебежала Сансет-бульвар и села в «Фиат» салатного цвета. Машина была приобретена на деньги, частично одолженные у Друга и частично взятые навсегда у Саши.

Внизу на Сансете, сразу за Ферфакс-авеню, на правой стороне бульвара, стояла избушка из сказки. Русский ресторан «Ренессанс». В это время дня там обычно репетировал пианист Толечка Столяр.

Как и снаружи, внутри избушка была размалевана русской девушкой Таней, вдруг ставшей художницей в Америке. Настя не верила в то, что ее муж, никак не сдающий экзамены на зубного врача, съел из ее пиписьки подушечки-конфеты, положенные ею туда по неопытности заграничной жизни вместо ваты — cotton balls[78]. Некоторые незвезды советского балета ели кошачьи консервы, экономя во время гастролей, — это тоже было неразумно, так как дешевле было есть бананы…

В ресторане был полумрак, так что малевания Тани — хохломские цветочки, роспись под лаковые шкатулки — были не очень заметны.

В главном зале рядом с баром стоял огромный «Стэйнвей» с сыновьями и стульями вокруг, что делало рояль пьяно-баром. За клавиатурой уже сидел Толечка. Каждый день он выслушивал наставления от временного хозяина «Ренессанса». Временного — потому что он был бой-френд дочери настоящего хозяина, проживающего в Сан-Франциско. Временный учил Толечку петь, залезая в душу — имея в виду карман — клиента.

— А-а-а, супермодель! — Георгий похлопал вошедшую Настю по плечу.

«Так коней хлопают», — подумала она и вывернулась из его объятий. Из-за бара помахала рукой Таня. Хозяйка.

— Скажи спасибо, что я в хорошем настроении… А ты пой! И чтобы с душой мне, с душой… «Мне кажется порою, что солдаты…» — пропел Георгий вспотевшему Толечке. — Угощу тебя, Настюха. Вон, пришел нам вино продавать. — И Георгий кивнул на мужчину, стоящего у бара.

«Господи, все что-то продают! Я — свою внешность. Саша — запчасти, этот — вино, Виктор — тряпки… Страна торгашей!» — и Настя улыбнулась, здороваясь с продавцом вина. Он представился Диком. Был он в костюме «тройка». «И форма у всех своя» — Настя была в узких джинсах и шелковой блузке. — «Наверняка алкаш!» — Она не сомневалась, что бармен или продавец вина алкоголики. Ей налили «Blank de Blank». Дик удивил ее тем, что не стал спрашивать, как она выехала из Советского Союза и как ей нравится Америка. Когда Таня стала заполнять бумаги Дика, Настя подошла к Толечке.

— Не слушай ты этого… И вообще, зачем американцам песни о войне? Это же кабак! Пой русские, веселые. Или цыганские — эх, чавелла, романелла! Оп-па!

Эмигранты в «Ренессанс» не ходили — из-за высоких цен и из-за хамства Георгия. «Ха, заработали?! Ну, давайте, тратьте теперь!» — обычно приветствовал он их. Дик поглядывал на Настю. Вернее, на ее попу, обтянутую джинсами. Он был дважды женат — на югославке и польке. Русской у него еще не было.

— Могу я пригласить тебя на ланч?

Настя обернулась и увидела лицо Дика совсем рядом. У него были очень светлые, будто прозрачные глаза и крупный нос. «Когда у мужчины большой нос, то и член у него тоже большой», — вспомнила Настя вычитанное наблюдение автора книги «Happy hooker»[79].

— Да, пожалуйста, — засмеявшись, ответила она.

Они поехали на «Кадиллаке Севиль» Дика в «Гринблатц» — гастрономический магазин с ресторанчиком.

Девочки-официантки разносили «тазики» с салатами. Все они, конечно, были временными официантками, потому что на самом деле были в актинг. Как и в модном кафе «Мусташ», как и в недавно открывшемся «Казино». Настя заказала сандвич и пиво. К ее удивлению, Дик пил перие[80]. Ему принесли жареную форель с орехами, Насте — большую булку. В Москве такая называлась «Городской» и стоила семь копеек. Настя сняла верхнюю часть сандвича.

— Тебе не очень нравится эта еда… А сама ты готовишь?

— Я мало ем из-за работы. Но иногда люблю устроить большой обед. Русский, например. Но не как в кофи-шопе на Ферфаксе, а настоящий.

— Из-за того, что обе мои жены были слав[81], я научился кое-какой вашей кухне. — Дик сам засмеялся и на «слав», которые звучали, как «слэйв»[82], и на «кухню», которая могла многое значить.