Как видно на примерах древних государств Конго, Канема-Борну, Бенина, государств Мономотапа, Мали и Сонгай, зависимость деревенских общин от центральной власти сначала выражалась в том, что они коллективно отдавали ей часть урожая и скота. Подати собирали деревенские старейшины, подчинявшиеся центральной администрации и получавшие в качестве вознаграждения определенный процент от взимавшихся податей и дани. К этому добавлялись обычно не устанавливавшиеся точно, но подчас весьма обременительные трудовые повинности на строительстве дорог и зданий, дополнительные взносы на военные походы правителя, подношения, доля от добычи охотников и рыбаков. Уже в ранних средневековых государствах на первых этапах их существования появилась еще одна форма трудовой повинности — дополнительная обработка принадлежащего деревенскому старейшине участка земли, урожай с которого отходил исключительно старейшине. В дальнейшем такая форма частного землевладения нередко служила основой для возникновения, частично на базе ленов, крупной земельной собственности, где применялась и более интенсивная феодальная барщина (например, в Эфиопии XIII–XVI вв.) [52].
Этот процесс чаще всего сопровождался тем, что место традиционного деревенского старейшины занимал член дружины или чиновник правителя либо могущественного сановника. Хотя и в Западной Европе сельская, или марковая, община долгое время сохраняла определенные формы, традиции и принципы коллективной организации, в Африке и, как известно, в Азии община оказалась особенно живучей и даже превратилась в серьезное препятствие на пути классового расслоения общества. Причины этого явления на Переднем Востоке, в Индии и других местах были вскрыты К. Марксом. Необходимость общественных работ, связанных с оросительными сооружениями, способствовала сохранению деревенской общины. К Африке подобное объяснение неприменимо. Здесь решающим было отсутствие во многих районах земельной проблемы. Сельскохозяйственные площади имелись в избытке, и, несмотря на преобладание экстенсивного метода земледелия, всегда изобиловала целина, годная для обработки.
При таком изобилии земли, порождавшем у целых племен, родов и сельских общин склонность к уходу с насиженных мест, к переселению, правящей верхушке, султану, царю было проще захватить еще не обработанные площади и таким образом избежать столкновений с организациями деревенских жителей, которые иногда энергично сопротивлялись эксплуатации. Тот факт, что экономическая и социальная дифференциация внутри общины протекала во многих случаях медленно, а на каких-то этапах и вовсе приостанавливалась, объясняется тем, что этот процесс часто был ограничен натуральным хозяйством, составлявшим обычно основу застойного состояния общества. Но это не единственная причина.
Дело в том, что принадлежавшее теперь индивиду (или большой семье) право распоряжаться либо «владеть» землей было настолько сковано многочисленными пережитками коллективной собственности, что не создавало благоприятной среды для появления ярко выраженных социальных противоречий, хотя уже самый факт существования подобного права безошибочно указывает, что процесс классового расслоения начался. Кроме того, скотоводство даже при сравнительно примитивных методах ведения хозяйства открывает возможности для широкой экономической и социальной стратификации, в земледелии же для этого требуется сравнительно высокая продуктивность. Эти и некоторые другие второстепенные факторы — причина того, почему деревенская община в некоторых регионах удерживалась в прежней форме на протяжении тысячелетий, не претерпевая видимых изменений в результате социального расслоения.
Традиционная коллективная земледельческая община могла существовать как в позднеродовом племенном обществе, так и в раннеклассовой формации, составляя ее низовую ячейку. Она оставалась относительно самостоятельной экономической единицей, и изменить это положение часто было не под силу даже эксплуататорской верхушке сформировавшихся государств. Во многих из них, в частности в Бенине, городах-государствах йоруба, разные элементы деревенской общинной организации по преемственности перешли в государственные институты. Примером может служить совет старейшин.
Особая стабильность деревенской общины представляется нам одним из обстоятельств, под влиянием которых почти во всех крупных африканских государствах удерживалась вторая форма зависимости и эксплуатации, первоначально временно сосуществовавшая с первой, а затем сливавшаяся с ней во всеобъемлющую форму раннефеодальной эксплуатации. Речь идет об использовании труда несвободных людей. Патриархальное рабство как первая, а во многих регионах Востока даже единственная возникающая форма классового устройства общества в ранний период появилось во многих африканских государствах на стадии перехода к классовому обществу. Это было не «домашнее» рабство в узком смысле слова: по данным новейших исследований, рабы выполняли весьма важные функции в земледелии, скотоводстве и ремесле.
При всем многообразии этой разновидности рабства для нее характерны прочные семейные узы, заслоняющие истинный характер эксплуатации раба и его участия в производстве, ибо он являлся как бы членом семьи. Среди рабов распространяли учение ислама, и в результате им часто удавалось возвыситься в обществе, став надсмотрщиками, чиновниками, военачальниками, сановниками или просто скопив большие богатства. В государстве Сонгай бывшие рабы или несвободные воины составляли большинство чиновников царского двора, правителей районов и сборщиков налогов; они же служили в постоянной армии. Аналогичное положение сложилось в других суданских государствах, например в Канеме-Борну, и на территории Восточной Африки.
Однако право индивидуального владения землей со временем выделялось все более четко, возникали крупные землевладения — домены, число военнопленных, обращаемых в рабство, возрастало, и в результате зависимость и эксплуатация принимали более откровенный характер. Невольников из числа военнопленных стали широко использовать в ремесленных мастерских, рудниках и больше всего в сельском хозяйстве. Раньше «домашние» рабы жили в доме своего господина, теперь же несвободных людей селили отдельными деревнями вблизи больших доменов или же в самом имении правителя либо вельможи.
Жители этих селений, как в отдельных случаях и патриархальные рабы, получали в свое владение участок, хижину и кое-какие орудия труда, которые со временем становились их личной собственностью, а если не их самих, то уж, во всяком случае, их детей. За это они вносили арендную плату и под наблюдением надсмотрщика выполняли барщину на землях своего господина [53].
В первом поколении невольники еще подвергались юридической дискриминации, их можно было продавать и наказывать, т. е. они были лишены гражданских прав. Но уже их прямые потомки часто пользовались личной свободой и известными правами, они становились как бы прикрепленными к земле зависимыми людьми. Тем не менее «рабские» поселения находились в самом низу общественной пирамиды.
В применении к этому периоду истории Африки слово «раб» в известной мере вводит в заблуждение: условия его существования никоим образом нельзя сопоставить с жестокой эксплуатацией рабов в античной Греции и Риме или с бесчеловечным обращением, которому подвергались африканцы в эру капиталистической работорговли. Экономическому и социально-правовому положению несвободных людей в Тропической Африке больше соответствует термин «лично зависимый», хотя и здесь следует остерегаться механического перенесения на почву Африки западноевропейских норм.
«Рабские» поселения известны еще из ранних периодов истории государств Мали и Сонгай, хаусанских стран, Канема-Борну и в некоторой мере — городов-государств Восточной Африки. Главным источником несвободных работников явно были военные походы и войны. Например, аския Дауд сообщает в «Тарих ал-фатташ», впадая, правда, в риторическое преувеличение: «Вот это Сулейман, брат наш… Если ты примешь решение о посылке отряда в какую-нибудь область стран неверных, то он не проведет в разлуке с тобою и этой ночи, как захватит добычей десять тысяч невольников или более»[54]. Многих несвободных просто покупали — число таких рабов было значительным. Тот же аския Дауд, унаследовав имущество умершего чиновника, радостно воскликнул, что он сразу стал обладателем 500 рабов и для этого ему не пришлось покупать их, предпринимать путешествия или вести войну против кого-либо.
