Супругов Ди Маджио по существу связывал только общий реалистичный взгляд на мир, сформированный бедностью и трудными житейскими обстоятельствами, а также недоверие, испытываемое ими обоими по поводу человеческой лояльности. Кроме того, ни один из них не окончил полной средней школы, и оба хотели подняться выше своего скромного происхождения, добившись этого тем, что завоюют славу и сделают карьеру. К перечисленному присоединялось сильное взаимное физическое влечение, но за два истекших года оно было утолено и никак не облегчало той необходимости в самопожертвовании и тех проблем, которые естественным образом вытекали из нормальной супружеской жизни.
Джо Ди Маджио никогда не высказывался публично по поводу Мэрилин Монро, никогда из его уст не раздались слова похвалы или гордости достижениями жены, он никогда не беседовал о ней с историками, журналистами или биографами ни до ее смерти, ни после; наконец, он редко позволял упоминать ее имя, в том числе даже своим самым близким друзьям. Мэрилин же, напротив, всегда открыто говорила о Джо — до замужества, на протяжении семейной жизни с ним и после разрыва — и часто пользовалась случаем похвалить, скажем, его внешность. «В нем есть обаяние и красота героя Микеланджело, — сказала однажды Мэрилин в интервью. — Он движется словно ожившая статуя». Это утверждение оказалось пророческим комплиментом, поскольку спустя совсем короткое время Джо навеки принял позу каменного безразличия. «Как-то он несколько дней подряд не произнес в мой адрес ни слова, — признавалась она немного позже. — Я спросила, в чем дело, но услыхала в ответ: "Кончай приставать". Он не позволял мне принимать никаких гостей или визитеров, разве что я была больна». После двухлетнего романа оказалось, что они ужасно надоели друг другу.
«Когда я выходила за него замуж, у меня не было уверенности насчет того, зачем я делаю это, — признавалась Мэрилин позже своим друзьям. — Во мне сидело слишком много благодушных мечтаний, связанных с ролью хозяйки дома». В определенной мере ее склонило к принятию данного решения и простое человеческое сочувствие к Джо, погруженному в печаль после смерти брата, который утонул (или утопился?) в 1953 году. Джо оплакивал эту утрату на протяжении многих дней и искал утешения у Мэрилин — а это хотя бы ненадолго дало ей ощущение того, что она играет в его жизни важную роль. Мэрилин нуждалась в постоянстве чувств и опеке со стороны этого сильного, спокойного мужчины, являвшегося для нее символом отца.
Однако ее не удовлетворяло сидение перед телевизором, бейсбольные матчи и всяческие зрелища типа ревю, а когда Джо ставил эти развлечения выше контактов с ней, она чувствовала себя такой же заброшенной и покинутой, как в детстве. Джо, который был старше нее на двенадцать лет, являл собой тип властного, внешне кажущегося спокойным человека, который хотел решать за нее все, но, на беду Мэрилин, был для нее одновременно и отцом, отсутствовавшим в детстве Нормы Джин, — тем мужчиной из ее грез, которого она любила и хотела покорить.
Чтобы доставить Джо удовольствие, ей пришлось с самого начала играть перед ним роль послушного ребенка, притворяющегося замужней женщиной, — стало быть, она вела себя здесь подобно тому, как и когда-то по отношению к Джиму Доухерти. Мэрилин старалась отвечать ожиданиям мужа, однако тем самым в этом замужестве только лишь воспроизводилась ситуация, присущая ее первому браку. Джо хотел, чтобы Мэрилин принадлежала исключительно ему, однако она не соглашалась на это: ей нужно было также еще и радовать толпы. Быть может, Ирвинг Берлин был прав, когда комментировал исполнение актрисой своей песенки: действительно, «получив все то, что хочешь, больше этого не хочешь»! Мэрилин желала, чтобы кто-то защищал ее, но отнюдь не владел ею в качестве личной собственности.
С другой стороны, у Джо были свои мечтания. Не без оснований можно задать вопрос: так что же его влекло, если не та женщина, которую он хорошо знал? Кому он хотел посвятить себя после двухлетнего романа, если не Мэрилин Монро, которая стала по истечении этого времени еще более знаменитой и еще труднее поддающейся контролю и управлению? Временами казалось, что он гневается на жену как раз потому, что та была в его распоряжении. Он оказался подозрительным по отношению к тому, чем реально обладал, зато верил в то, что выскальзывало у него из рук; посему на протяжении всей его жизни (до-, вне- и после-брачной) Джо так влекли актрисы, появлявшиеся ненадолго или проездом, и посему он не потерял интереса к Мэрилин даже после развода с ней. Довольный перевесом, достигнутым над женой, Ди Маджио мог бы считать, что Мэрилин воплощает его самые смелые мечты; впрочем, и она полагала, что Джо служит олицетворением ее устремлений. Однако слова Ирвинга Берлина справедливы и применительно к состоянию его чувств.
Сверх этого, Джо, по всей вероятности, верил, что сможет изменить ее, сможет «изъять из обращения» легендарную Мэрилин так же, как изъял Невозмутимого Джо. Он сам также пал жертвой славы, он также почти не обладал собственной идентичностью — помимо идентичности звезды бейсбола, которую ревностно оберегал. Итак, роковое соперничество между мужем и женой продолжалось. Джо как традиционалист чувствовал себя задетым ее славой и независимостью: он хотел видеть свою жену домоседкой, причем целиком послушной ему. А сущность прекословия между ними состояла в том, что Джо жил славой, достигнутой в прошлом, и вытекающим из нее общественным признанием своей персоны, в то время как Мэрилин располагала всем этим в настоящий момент и, по всем расчетам, должна была пользоваться известностью и в будущем.
Однако подобное поведение было для нее возможным только благодаря эмоциональному пониманию мира, навязанному актрисе в прошлом. Она всегда старалась быть лучше той женщины, каковой сама себя считала, и постоянно жаждала, чтобы ее понимали, признавали, а также любили — глубоко и постоянно. Мэрилин неустанно старалась соответствовать ожиданиям других. Во время свадебного путешествия она научилась играть с Джо в бильярд, но ее энтузиазм по отношению к этому занятию был притворным; в Сан-Франциско она ходила с мужем порыбачить, но констатировала, что это чертовски нудная штука; она старалась научиться правильно подсчитывать очки в бейсболе, а также запоминать детали сюжета многосерийного телевизионного вестерна, но и то и другое отнюдь не привлекало и не увлекало ее. Мэрилин была настолько приучена подгонять собственную личность под ожидания других людей: Грейс Годдард, Джима Доухерти, Фреда Карджера, Джона Хайда, Наташи Лайтесс и прочих, — что словно автоматически вчувствовалась и вникла в роль «миссис Ди Маджио».
Расписание занятий и дел Мэрилин на протяжении 1954 года могло бы повергнуть в трепет и расхолодить бегуна-марафонца: все делалось в молниеносном темпе, невзирая на то что напряжение, сопровождавшее ее личную жизнь, стало прямо-таки невыносимым. В конце августа она закончила свое участие в работе над лентой «Нет штуки лучше шоу-бизнеса» и немедленно начала сниматься в Нью-Йорке в очередной картине — «Зуд седьмого года». Здесь Мэрилин играла роль безымянной девушки с Манхэттена, невольной искусительницы своего нервного женатого соседа (его играл Том Юэлл[274]), жена которого отправилась на летние каникулы. Они флиртуют друг с другом, беседуют на самые разные темы, Том мучается и страшно корит себя, но в соответствии со сценарием добродетель торжествует и невинность не утрачивается (в противоположность сценическому прототипу этой ленты, который не должен был блюсти драконовские требования Кодекса кинопроизводства).
Съемочный коллектив, занятый производством «Зуда седьмого года», трудился в чрезвычайной спешке: и Джордж Аксельрод, заканчивающий приспосабливать свою пьесу к нуждам кино; и Уайлдер, до мелочей продумывавший и конструировавший действие и настроение каждой сцены; и художник по сценическому оформлению, а также по костюмам Уильям Травилла, которому за один уик-энд приходилось создавать эскизы ко всем десяти нарядам Мэрилин. Один из его костюмов, запроектированных для «Зуда седьмого года», принадлежит к числу самых знаменитых в истории кино: это было прямое летнее платье бледно-бежевого цвета — как неотбеленный лен — с глубоким вырезом спереди, которое держалось на пояске, переброшенном через шею, и имело более светлые складки; его юбку должен был вздымать высоко вверх порыв холодного воздуха, дующий через решетку из тротуарного люка, когда внизу с грохотом проезжает поезд подземки.
