Пожалуй, в большей мере, чем какая-либо иная запись, «Чудесный роман» позволяет вообразить целую гамму чувств — смелых и нежных, полных грусти, соблазняющих и гневных, — которые поочередно сопутствовали артистке в этом году. Действительно, Мэрилин была, как сказал Шефер, «женщиной очень сложной». Однако по неизвестным причинам упомянутые песни не поступили на коммерческий рынок даже через много лет после ее смерти — хотя фирма RCA летом того же самого года смогла продать свыше семидесяти пяти тысяч экземпляров пластинки «Мне пора подать заяву» (из картины «Река, откуда не возвращаются») в течение первых трех недель после того, как она поступила в продажу.

Роль Вики, поспешно дописанная в уже готовый сценарий картины «Нет штуки лучше шоу-бизнеса», показалась Мэрилин чуть ли не местью со стороны студии: она означала отступление на уровень ее предшествующих малозначащих ролей, ничего не вносила в данный фильм и была не более чем непритязательной вариацией на тему Лорелеи Ли. Особые возражения со стороны цензоров вызвал один из ее номеров — «Горячая волна»; речь шла о выразительной демонстрации в кадре раскинутых ног, живота и промежности актрисы, лежащей на земле после падения. «На нас накатили горячие волны, тропический жар от палящей волны. Но это понятно — ведь столбик поднялся, становится жарче, а ты, несомненно, отлично танцуешь горячий канкан...» Когда эту ленту смотришь спустя годы, данный номер воспринимается не столько как развлечение для солдатской аудитории, сколько как эдакое мрачное предвкушение куда более смелых и куда более безвкусных стилей низких забав, которым предстоит появиться впоследствии. «На то, как мисс Монро крутится и извивается, нельзя смотреть без смущения», — так звучала типовая рецензия того времени на этот номер актрисы. Получше она выглядела — невзирая на идиотский костюм, украшенный перьями и блестками, — когда пела «Получив все то, что хочешь, больше этого не хочешь». По заявлению Ирвинга Берлина, именно интерпретация Мэрилин впервые заставила его заметить сексуальный подтекст его собственной песенки.

Достижение Мэрилин следует расценивать еще выше, если принять во внимание, что в этот день она очень сильно нервничала, как это весьма подробно и точно описал 9 июня Сидней Сколски. Дело в том, что именно на той неделе ее адвокат должен был явиться в суд и выступить ответчиком по делу об обвинении своей клиентки в лихачестве при управлении автомобилем. Его выдвинул против актрисы человек по фамилии Бэрт Антиноза, чья машина получила удар сзади от автомобиля, за рулем которого сидела Мэрилин, когда 21 мая она ехала по бульвару Сансет. Антиноза требовал компенсации в размере трех тысяч долларов; суд, проконсультировавшись с автомобильной мастерской истца, постановил взыскать с виновницы аварии пятьсот долларов.

Только несколько членов актерского ансамбля и хореограф Джек Коул знали, что вульгарное поведение Мэрилин при исполнении «Горячей волны» являлось идеей Наташи Лайтесс. «У нас был установлен своего рода шифр — определенный жест означал, что она должна шевельнуть соответствующими мышцами. Все вокруг думали, что я — Свенгали^[270]». Действовавшая у них система знаков оставалась неизвестной многие годы, пока Рита Морено (также работавшая в ту пору в студии «Фокс») в 1991 году не раскрыла одну из тайн: «Если Мэрилин не делала того, что хотелось Наташе, та показывала на свое лоно. Для Мэрилин это был знак, что она играет не так, как надо».

Джо и его друг Джордж Солотэр пришли на съемочную площадку 27 августа, то есть в день, когда Мэрилин как раз снимала сцену танца в «Горячей волне». Чуть ли не после пятнадцатого дубля она подбежала к мужу, чтобы обнять его, но тот отстранился, не поздоровался с ней и вообще не сделал ни одного поощрительного жеста. Вскоре оператор снова вызвал ее к камере, и Джо после пяти минут созерцания Мэрилин, которая совершенно недвусмысленно отплясывала в тесном двухчастном костюмчике в облипку, а также наблюдения за тем, как собравшаяся на площадке и совершенно естественная в подобной ситуации толпа мужчин бросает на нее алчные взоры, с шумом выскочил из павильона, бормоча нечто неопределенное по поводу кинопроизводства, Джека Коула, Хола Шефера и тому подобного. Ни у кого из тех, кто находился поблизости, не было ни тени сомнения насчет того, что именно думает обо всем этом Ди Маджио.

Разнервничавшаяся и сконфуженная Мэрилин тут же перепутала такт, потеряла ритм движения и оступилась, а далее забыла текст и, ужасно вспотев от всего этого, поскользнулась и упала. Сидней Сколски, находившийся на противоположном конце подиума, немедля бросился ей на помощь. Когда к артистке вернулось спокойствие и она успела поправить макияж и причесаться, Сидней представил ей двух других гостей студии: юную шестнадцатилетнюю актрису Сьюзен Страсберг и ее мать Паулу, супругу Ли Страсберга, режиссера и преподавателя театрального искусства из Актерской студии в Нью-Йорке. Мэрилин слышала о Страсбергах уже во время пребывания в голливудской «Лаборатории актеров». Миссис Страсберг, тогда еще Паула Миллер, играла в пьесе «Ночь над Таосом», которую Мэрилин подробно изучала, а про Ли она знала от Мориса Карновски и Казана, характеризовавших того как замечательного педагога для любого серьезного и амбициозного актера. «Я много слышала о вашем муже, — сказала Мэрилин в тот день Пауле на студии "Фокс". — И всегда мечтала учиться актерскому мастерству у мистера Страсберга»^[271]. Паула ответила, что всякий раз, когда Мэрилин будет попадать в Нью-Йорк, ее будут рады видеть в студии. Подобная идея представлялась актрисе еще более привлекательной в свете сомнительных художественных достоинств картины «Нет штуки лучше шоу-бизнеса» и очевидной разочарованности в своем супружестве.

Точно так же как Джин Харлоу, Мэрилин никогда не чувствовала себя счастливой в роли порядочной и трудолюбивой хозяйки дома. Однако муж хотел видеть ее именно такой, и совершенно напрасно, поскольку она не располагала ни временем, ни склонностями для деятельности на подобном поприще. В свое время Харлоу и Хол Россон тоже поспешно заключили брак, а потом развелись, прежде чем минул год, указав в качестве главной причины распада их семейного союза полярно противоположные стили жизни. «Я постоянно думала про Харлоу, раз за разом размышляя по поводу событий в ее жизни, — высказалась позднее Мэрилин Монро. — Получалось так, словно меня навещали духи, и порой мне думалось, уж не я ли сама их провоцирую? Мне кажется, наши с ней души были похожими или что-то в этом роде, даже сама не знаю. И еще: я все время задумывалась, неужто и мне суждено умереть такой же молодой?»^[272]

Однако между Мэрилин и Джо существовали более серьезные расхождения, связанные с диаметрально различающимися взглядами на суть брака. Для Джо принципиальным делом было доминирующее положение мужчины; он никогда не смог бы примириться с тем, что Мэрилин постоянно выражает желание играть, что она отказывается бросить актерскую карьеру, что она хочет самостоятельно приглашать друзей в их арендуемый дом. А она никак не могла понять, почему радость, которую доставляет ей собственное тело, или же удовольствие, испытываемое ею как актрисой от того, что другие обожают ее, приносит Джо стыд. Наконец, серьезным предостерегающим сигналом перед назревающим скандалом являлась молва по поводу Хола Шефера — молва, гласившая, что Мэрилин проводит с ним вечера, занимаясь далеко не только репетированием, вокалом или записью музыки. В этом смысле ревность и подозрения со стороны Джо, возможно, были и не совсем безосновательными, однако Мэрилин всегда говорила про Хола только и исключительно как про своего музыкального педагога и репетитора.

В это время настоящей «любовницей» Джо стало телевидение: он предпочитал спортивные передачи, но вообще-то ему нравилось почти всё. Вкусы Мэрилин были более рафинированными. Она жаждала эмоций, общества, живых развлечений и приятного времяпрепровождения, ей хотелось смотреть пьесы, ходить на концерты. Актриса постоянно покупала книги, и она испытывала желание подискутировать с Джо на темы поэзии и театра. Ему же от всего этого было ни холодно ни жарко, и он не видел никаких причин покидать уютный дом и являться пред очи всех этих «шарлатанов», которые только и рвались либо использовать его с женой, либо глазеть на него с супругой. Существовавшие между ними различия лишь усугублялись вследствие постоянного пребывания вместе. Весной того года Мэрилин подарила мужу золотой медальон к часовой цепочке с выгравированной на нем максимой^[273]из «Маленького принца» Сент-Экзюпери: «Глаза слепы. Искать любовь надо сердцем». И вот вам ответ Джо: «Да что же это, черт подери, должно означать?»