Та девушка, которая рассказала мне про телефон, выглядела очень опечаленной и нервничающей. После того как охранник оттолкнул меня от телефона, она сказала: «Не знала, что здесь могут сделать такое». Потом добавила: «Я тут из-за своего психического состояния: несколько раз я пыталась полоснуть себе по горлу и вскрыть артерии»; она сказала, что раза три или четыре.

Ну что ж, люди покоряют Луну, но не интересуются трепещущим человеческим сердцем. Кто-то может переделать подобных людей, но не сделает этого — кстати, в этом и состоял первоначальный мотив «Неприкаянных», но никто даже не понял замысла. Отчасти так получилось, пожалуй, из-за изменений в сценарии, да и режиссер ввел свои, дополнительные искажения.

Позднее:

Знаю, что никогда не буду счастлива, но знаю, что умею быть веселой! Помните, я вам рассказывала, что Казан называл меня самой веселой девушкой, какую он когда-либо знал, а, вы уж мне поверьте, он их знал мно-о-о-го. Он любил меня целый год и однажды ночью, когда я очень страдала, укачивал меня, чтобы я заснула. Он же посоветовал мне отправиться к психоаналитику, а потом хотел, чтобы я работала с Ли Страсбергом.

Кажется, это Мильтон^[436]написал: «Счастливцы никогда не родились...» Мне известны по меньшей мере два психиатра, которые ищут более оптимистический подход к жизни.

Утро 2 марта:

Снова я ночью не спала. Вчера позабыла рассказать вам одну вещь. Когда меня в первый раз впихнули в комнату на седьмом этаже, то не сказали, что это психиатрическое отделение. Доктор Крис уверила меня, что придет на следующий день. Санитарка явилась после того, как меня обследовал врач-психиатр, проверив, в частности, нет ли у меня опухолей или узелков на груди. Я протестовала против этого, но не слишком бурно, и только пыталась объяснить, что врач, который меня сюда помещал, глупый доктор Липкин, провел тщательное обследование не далее как тридцать дней назад. Но когда вошла сестра, я обратила ее внимание на то, что лишена возможности позвонить санитарке или вызвать ее с помощью сигнальной лампочки. Я спросила, почему это так, и еще кое о чем подобном, а она говорит, что здесь психиатрическое отделение. Только она ушла, как я тут же оделась, и сразу после этого та девушка в холле рассказала мне про телефон. Я ожидала около дверей лифта, которые выглядели точно так же, как другие двери с обычной круглой ручкой, с той только разницей, что на них не было никакого номера (понимаете, их просто пропустили). После беседы с той девушкой, которая мне рассказала, что она пыталась сделать с собою, я вернулась в свою комнату, уже зная, что меня обманули насчет телефона, и присела на кровать, пробуя вообразить, как бы я действовала, если бы мне пришлось сымпровизировать такую ситуацию на сцене. И подумала, что сперва надо бы произвести вокруг себя побольше шума. Признаюсь, идея была краденой — из картины «Можно входить без стука», где я когда-то снималась. Тут я взяла легкий стул и нарочно ударила им по окошку, сделанному в двери, — мне было трудно это сделать, потому что я никогда в жизни ничего не била. Пришлось изрядно молотить, чтобы вылетел хоть маленький кусочек стекла, но в конце мне это удалось, и я, спрятав обломок в ладонь, тихо уселась на кровать, ожидая, когда появятся они. После их прихода я сказала: «Если вы намереваетесь относиться ко мне как к сумасшедшей, то я буду вести себя как сумасшедшая». Должна признаться, следующий мой шаг был выдержан в несколько старосветском духе, но я действительно делала это в картине, с той только разницей, что бритвой. Пришлось показать им, что если они меня не выпустят, то я причиню себе вред — а это, поверьте, последняя вещь, которую мне хотелось бы сделать: вы же знаете, мистер Гринсон, я актриса и никогда бы умышленно не обезобразила себя и не довела бы дело до того, чтобы на лице остались шрамы, — я для этого слишком тщеславна. Но с ними я ни в каком смысле не сотрудничала, поскольку не верила в то, чем они занимаются. Меня попросили спокойно отправиться вместе с ними, но я и не подумала двинуться с кровати, и тогда они подняли меня вчетвером: двое сильных мужчин и две крепкие женщины — и отвезли на лифте этажом выше. Нужно признать, что у них хватило чувства приличия нести меня лицом вниз. Всю дорогу я тихо плакала; наконец они занесли меня в камеру, о которой я уже писала, и коровистая тетка, одна из этих силачек, сказала: «Прошу вымыться». Я ответила, что совсем недавно принимала ванну на седьмом этаже. А она говорит строгим голосом: «При переводе на другой этаж требуется сразу же помыться». Человеку, который управляет этим заведением (типаж директора средней школы), разрешили беседовать со мной и задавать вопросы, словно психоаналитику, хотя доктор Крис четко именовала его «администратором» Он мне сказал, что я очень-очень больная девушка и что я очень больна уже много лет. Оказалось, он не в восторге от того, что вытворяют его пациенты. Еще он спросил, как же я могла работать, когда впадала в депрессию. Ему, видите ли, было интересно, мешало ли мне это в работе. Говорил он внятно и решительно. По существу этот человек не спрашивал, а провозглашал, и потому я ответила: «А вы не думаете, что Грета Гарбо, и Чарли Чаплин, и Ингрид Бергман тоже наверняка временами погружались в депрессию, когда работали?» Это все равно что сказать, будто такой игрок, как Ди Маджио, не сможет попасть по мячу, если испытывает депрессию. Глупость ужасная.

Кстати, у меня есть и хорошие новости; похоже, я помогла одному человеку. Он сам так утверждает: это Джо сказал, что я спасла ему жизнь, отправив к психотерапевту. Доктор Крис подтвердила, что тот врач — великолепный специалист. А Джо утверждает, что ему удалось прийти в себя после развода, и еще добавил, что если бы оказался на моем месте, то тоже разошелся бы с собой. На Рождество он прислал корзину пуэнсеций^[437]. Я поинтересовалась, кто это устроил мне такой сюрприз, — моя подруга Пат Ньюкомб присутствовала в тот момент, когда мне доставили цветы. «Не знаю, — ответила она, — тут только такая карточка: "Всего наилучшего, Джо"», а я говорю: «Есть только один Джо». Поскольку это был сочельник, я позвонила ему и спросила, почему он прислал мне цветы. И услышала: «Прежде всего потому, что надеялся на твой ответный звонок с благодарностями», а потом он добавил: «И, кроме того, кто у тебя, черт возьми, еще есть на этом свете?» Потом Джо попросил, чтобы я когда-нибудь сходила с ним выпить. Я говорю, что знаю его как человека, который не пьет, а он ответил на это, что сейчас время от времени позволяет себе употребить самую малость, и тут я сказала, что нам придется встретиться в очень слабо освещенном месте! Тогда он спросил, чем я занимаюсь в сочельник. Я сказала, что ничем, просто сижу с подругой. А он спрашивает, можно ли ему приехать. Я была этим обрадована, хотя, надо признаться, чувствовала себя придавленной и слезы подступали, но все равно была довольна, что он приедет.

Пожалуй, я уж лучше перестану писать, ведь у вас есть много других занятий, но спасибо, что вы согласились прочитать все это.

Мэрилин Монро

Джо ежедневно навещал бывшую жену в больнице, а перед выпиской отправился во Флориду, куда она обещала приехать и присоединиться к нему, чтобы пару недель отдохнуть.

5 марта, после двадцати трех дней передышки и восстановления сил, Мэрилин покинула Пресвитерианскую лечебницу Колумбийского университета. Шестеро телохранителей эскортировали актрису сквозь толпу из четырехсот ее поклонников и десятков фоторепортеров, собравшихся вокруг главного входа в больницу. Помочь ей пришли: Мэй Райс (полагая, что в такой ситуации может оказаться чем-то полезной), Пат Ньюкомб и ее коллега Джон Спринджер из нью-йоркского офиса Артура Джейкобса. «Чудесно себя чувствую, — сказала Мэрилин. — И чудесно отдохнула». Улыбаясь «так лучезарно, словно получила премию "Оскар"» (это слова одного из журналистов), Мэрилин выглядела здоровее, чем когда-либо до этого: она сбросила почти семь килограммов, которые набрала за несчастное лето 1960 года, и блистала новым, великолепным цветом волос, напоминающим шампанское и хорошо гармонирующим с бежевым кашемировым свитером и юбкой, а также туфлями того же оттенка.