Под маской мужества и веселого расположения духа, которую Мэрилин носила на публике, она прятала свое подлинное настроение, бывшее столь же унылым, как нью-йоркская зима. Картину «Неприкаянные», точно так же как и «Займемся любовью», большинство критиков приняли плохо, а зрители, разочарованные игрой главных героев, ломали себе голову над фабулой ленты. 1 февраля — после развода, после плохого приема двух кинофильмов подряд, срыва переговоров по вопросу инсценировки рассказа «Дождь» и без перспектив на скорую работу, которая, невзирая на неизбежно сопутствующую ей нервотрепку, всегда помогала актрисе выдерживать и выживать, — Мэрилин ни в чем не могла найти утешения, что она и сказала Марианне Крис и своим друзьям. Если не считать визитов к Крис, Мэрилин все свое время проводила дома, в затемненной спальне, прослушивая сентиментальные пластинки, поедая снотворные пилюли и быстро теряя в весе.

Ее состояние обеспокоило доктора Крис, которая предложила Мэрилин отправиться в больницу, где в частном отделении актриса могла бы восстановить силы и отдохнуть, гарантированно располагая при этом комфортабельными условиями и полным обслуживанием.

В воскресенье, 5 февраля, Крис отвезла Мэрилин в расположенный вместе с Корнеллским университетом огромный комплекс городской больницы Нью-Йорка, выходящий на Ист-Ривер и Шестьдесят девятую улицу. После подписания документа о согласии на помещение в больницу (под именем Фэй Миллер, чтобы избежать огласки и последующей шумихи) Мэрилин в результате стараний Крис забрали в клинику «Пэйн-Уитни», которая фактически представляла собой психиатрическое отделение городской больницы Нью-Йорка. Там, к ужасу Мэрилин, ее поместили в закрытую больничную палату-камеру для сильно возбужденных и буйных пациентов.

Даже идеально здоровый человек мог бы испытать панический ужас, если эдаким вот манером поместить его под замок; Мэрилин же восприняла происходящее так, будто и ее наконец достала наследственная психическая болезнь, от которой, как она верила, страдали многие ее предки. Судя по признаниям, сделанным впоследствии артисткой Норману Ростену, Ральфу Робертсу и Сьюзен Страсберг, все случилось настолько быстро, что она впала в тяжелый шок. Мэрилин плакала и рыдала, кричала, чтобы ее выпустили, и дубасила в запертые стальные двери до тех пор, пока не поранила себе кулаки, а руки у нее не стали кровоточить. На новенькую не обращали внимания, а персонал, по словам ее лечащего врача, счел, что действительно имеет дело с пациенткой-психопаткой. У Мэрилин забрали одежду и сумочку, ее облачили в больничное одеяние и пугали смирительной рубашкой, если она не успокоится. Молодой психиатр, в понедельник навестивший актрису в ее камере (только так и можно назвать это помещение), признал Мэрилин «безумно нервничающей» — в некотором смысле так оно и было, — а также «потенциальной самоубийцей»; такой диагноз он поставил после того, как Мэрилин, пытаясь попасть в туалет, разбила небольшое стекло в запертой двери, ведущей в ванную. Судя по ее последующим признаниям, сделанным перед друзьями, актриса сказала врачу, что чувствует себя выбитой из колеи и униженной, если не сказать преданной. Но психиатр постоянно повторял один и тот же вопрос: «Почему вы себя чувствуете такой несчастной?» — словно актриса находилась на фешенебельном курорте, а не в больнице для умалишенных, куда ее засунули против воли. Мэрилин отвечала вполне логично: «Я плачу бешеные деньги самым лучшим врачам, чтобы они нашли ответ на это, а вы спрашиваете у меня». Такая вполне рациональная быстрая реплика часто интерпретируется врачом не как своеобразная форма протеста, а как вызов, с которым большинство психиатров-профессионалов предпочитали бы не сталкиваться.

Два дня и две ночи она терпела эту кошмарную ситуацию. Мэрилин, с детства ненавидевшая запертые помещения и всегда державшая открытыми даже двери в спальню, была в состоянии, близком к нервному срыву; после этого «лечения» она уже никогда в жизни не затворялась в спальне и не позволяла, чтобы в дверях торчали ключи или на них устанавливали задвижки. Сьюзен Страсберг разделяла мнение Ральфа Робертса и Руперта Аллана, которые говорили, что Мэрилин «всегда умела отыскать способ, как быстро сбежать — даже со съемочной площадки, — если у нее появлялось ощущение, что у нее за спиной захлопываются двери или смыкаются стены. Она не выносила чувства замкнутости со всех сторон» — будь то на работе или дома.

Наконец одна из санитарок или нянечек, полная сочувствия к Мэрилин, принесла актрисе писчую бумагу, а позднее передала весточку Ли и Пауле Страсбергам, получившим записку Мэрилин в среду, 8 февраля:

Дорогие Ли и Паула

Доктор Крис поместила меня в больницу и оставила под опекой двух недалеких врачей. Ни тот, ни другой не должен бы меня лечить. Я заперта вместе с этими бедными тронувшимися людьми. Уверена, что и сама я кончу сумасшествием, если весь этот кошмар будет продолжаться и дальше. Пожалуйста, помогите мне. Здешняя больница — последнее место, где мне следовало бы находиться. Люблю вас обоих.

Мэрилин

P.S. Я нахожусь в отделении для тех, кто опасен для окружающих. Моя комната похожа на камеру. Дверь в ванную заперли, а ключа не хотели дать, поэтому я выбила небольшое стекло в этой двери. Но, кроме этого, ничего плохого я не сделала.

Но Страсберги были всего лишь друзьями, у них не было возможности помочь ей, а тем более распорядиться о выписке Мэрилин из больницы или хотя бы попросить об этом. Очень может быть, что они связались с доктором Крис, которая не пожелала предоставить им какую-нибудь информацию о состоянии здоровья Мэрилин.

После того как до утра четверга, 9 февраля, никакого ответа от Страсбергов не поступило, Мэрилин позволили один раз позвонить по телефону. Лихорадочно пытаясь добиться помощи, но все-таки владея собой, Мэрилин попыталась связаться с двумя или тремя друзьями, но никого не застала дома. Наконец во Флориде ей удалось поймать Джо Ди Маджио.

Джо и Мэрилин не виделись почти шесть лет, но все это время актриса поддерживала контакт с его семьей и знала, как у него идут дела. С 1958 года Джо зарабатывал сто тысяч долларов в год в качестве вице-президента акционерной компании «В. Монетти, инкорпорейтед», занимающейся снабжением американских армейских частей. Его задача прежде всего заключалась в том, чтобы устанавливать и поддерживать от имени компании хорошие отношения с нужными людьми, разъезжая для этой цели по всему свету, а также исполняя руководящую роль в футбольном и бейсбольном чемпионатах страны. В ходе бейсбольного сезона Джо во Флориде тренировал команду «Янки».

Если говорить о его личной жизни, то в 1957 году он был на волосок от женитьбы на Мэрион Мак-Найт, но их связь закончилась вместе с получением ею титула «Мисс Америка»; это был его единственный серьезный роман за все истекшее время. По мнению семьи и друзей, Джо никогда не переставал любить Мэрилин. «Его любовь была больше, чем Статуя Свободы», — высказался близкий друг Ди Маджио, адвокат из Вашингтона Эдвард Беннет Уильямс, который, как и многие другие, считал, что у этого человека «любовь к ней с годами не ослабевает». И вот сложилось так, что сейчас Мэрилин обратилась с просьбой о помощи именно к Джо. «Он очень любил ее, и они никогда не теряли контакта друг с другом», — подтвердил Вэлмор Монетти.

Вечером того же дня Ди Маджио прилетел в Нью-Йорк из приморского «пляжного» города Сент-Питерсберг и потребовал, чтобы Мэрилин выпустили из клиники и отдали под его опеку. Когда его известили, что для этого требуется согласие доктора Крис, Джо позвонил той и заявил, что если Мэрилин не выпустят до пятницы, то он «разберет эту больницу по кирпичикам» (по словам Мэрилин, он воспользовался именно этим выражением). Крис предложила, чтобы Мэрилин перешла в другую больницу, если ей так не нравится в «Пэйн-Уитни»; Джо ответил, что в надлежащее время обдумает это предложение.