Гринсон написал о прославленной и очень красивой актрисе тридцати четырех лет, которая была лишена чувства собственного достоинства и подвергалась лечению его коллегой-женщиной с Восточного побережья. На их первую встречу актриса явилась с получасовым опозданием, объяснив, что всегда опаздывает. В ответ на поставленный вопрос она описала свое детство, сделав особый упор на то, с какой страстью Грейс старалась сделать из нее звезду. Хотя его пациентка не окончила средней школы, Гринсон убедился в ее интеллекте и констатировал, что она интересуется поэзией, театром и классической музыкой. Женщина сказала, что пополнением ее запаса знаний занялся муж; она была ему благодарна за это, но жизнь хозяйки дома нагоняла на нее тоску. Потом доктор предложил пациентке встречаться регулярно в его офисе или у него дома, чтобы не возбуждать ничьего праздного интереса.

Это была поразительно нелогичная идея. В личный кабинет Гринсона, расположенный в его доме в Санта-Монике, надо было входить через парадные двери на фасадной стороне здания; психиатр жил с семьей, и его подрастающая дочь сразу же заметила новую, притом знаменитую пациентку и даже вскоре подружилась с ней — разумеется, все это было далеко не самым лучшим способом не привлекать к себе внимания. В принципе, Гринсон был доволен и горд тем, что у него появилась такая именитая клиентка, а то, что он ввел ее в свой дом и с конца 1960 года вплоть до смерти актрисы относился к ней как к члену семьи, было одной из самых серьезных ошибок этого врача в лечении Мэрилин Монро. Каждый вдумчивый коллектив психиатров или специалистов по психоанализу, работающий на соответствующей кафедре любого американского университета, поставил бы ему этот поступок в вину и стал бы грозить осуждением со стороны всей психиатрической общественности.

Тактика Гринсона по отношению к Мэрилин была катастрофической: вместо того чтобы укреплять в своей пациентке чувство независимости и самостоятельности, он поступал в точности наоборот — все более подчинял ее себе. Незадолго перед смертью Мэрилин доктор Гринсон сказал ее коллегам с киностудии, что хотя он и не Свенгали, но наверняка смог бы склонить Мэрилин сделать все, о чем бы только он ее ни попросил. Хотя впоследствии Гринсон отпирался от этих слов, они действительно вполне могли бы выйти из уст месмерического^[414]наставника девицы Трильби^[415].

Так вот и получилось, что с начала 1960 года Мэрилин Монро, если только находилась в Лос-Анджелесе, приходила к доктору Гринсону на консультации по пять раз в неделю. «Я намереваюсь быть ее единственным психотерапевтом, — с гордостью написал он Марианне Крис и охарактеризовал в этом письме Мэрилин так: — Настолько трогательная вечная сирота, что мне становится еще более неприятно, когда она так сильно старается, а у нее зачастую ничего не получается, из-за чего бедняга становится еще более трогательной». Это мнение чрезвычайно важно, поскольку оно предательски выдает полное отсутствие профессиональной дистанцированности Гринсона от Мэрилин и опасную эмоциональную ангажированность с его стороны: ведь он, считая пациентку «трогательной», говоря, что ему делается из-за нее «неприятно», и вынося суждение насчет того, что «у нее зачастую ничего не получается», использует формулировки, которые были бы уместны скорее в устах задетого до глубины души родителя или довольного своей проницательностью наставника, нежели мудрого советчика, которого по-настоящему волнует психическое здоровье пациентки.

Когда Гринсон начинал писать о Монро, даже его стиль утрачивал профессиональный характер и вскоре врач перестал выдерживать в отношениях с ней хоть какую-нибудь дистанцию. Он уговаривал Мэрилин, чтобы та — помимо пяти, а в конце даже семи встреч в неделю («главным образом потому, что она чувствовала себя одинокой и не было никого, с кем она могла бы встретиться; ей нечего было делать, если она не встречалась со мной») — еще и ежедневно звонила ему. Гринсон делал это для того, чтобы, как он сам позднее указал в своем эссе, Мэрилин поняла его систему ценностей и трансформировала ее в собственную систему, необходимую актрисе для того, чтобы выжить в мире кино.

В начале лета Мэрилин сказала о себе коротко: «Мне тридцать четыре года, шесть месяцев я плясала [в картине "Займемся любовью"], у меня не было ни минуты отдыха, я измотана до предела. Куда я качусь?»

В принципе, у нее уже имелся готовый ответ: в Нью-Йорк, на деловые встречи и на примерки костюмов для «Неприкаянных» — фильма, который в июле, после ряда проволочек, вошел наконец в стадию производства. Мэрилин была полна решимости сыграть в этой ленте, несмотря на устойчивые боли в правом боку и частые приступы острого несварения желудка, лишающие ее сна; а ведь сон и без того приходил к ней с таким трудом, а проснувшись из-за болей, она могла снова забыться только путем приема очередной порции таблеток. Получала их актриса прежде всего от своего лос-анджелесского врача, доктора Хаймена Энгельберга. Именно Гринсон рекомендовал Мэрилин обратиться к этому врачу, при этом сказав тому предварительно: «Оба вы склонны к нарциссизму и, я надеюсь, прекрасно договоритесь». Энгельберг очень скоро стал выполнять вполне конкретные и четкие указания Гринсона, который убедил коллегу-терапевта «выписывать ей лекарства... и действовать так, чтобы я не имел ничего общего с текущим лечением Мэрилин. Я беседовал с ней только на свои узкие темы, а Хаймен оперативно информировал меня обо всем остальном». И в этом, пожалуй, как раз состояла суть проблемы.

18 июля по дороге в Неваду Мэрилин задержалась в Лос-Анджелесе на сеанс с Гринсоном, визит к Энгельбергу и свидание с Монтаном, который работал над своим вторым американским фильмом и контакты с которым время от времени носили интимный характер.

Два дня спустя, сжимая в руках сумку с болеутоляющими и снотворными препаратами, Мэрилин приехала в Неваду. Здесь уже собралась вся «семья», как она называла своих ближайших сотрудников: ее педагог (Паула Страсберг), ее массажист (Ральф Робертс), секретарь (Мэй Райс), личный гример (Аллан Снайдер), парикмахерша (Агнесс Фланеген), специалист по гримированию всего тела (Банни Гардел), заведующая ее гардеробом (Шерли Стрэйм) и шофер (Руди Каутцки, нанятый из фирмы проката автомобилей «Кэри лимузин компани»), Мэрилин будет все больше нуждаться в помощи перечисленных людей. Хотя работа над картиной «Займемся любовью» описывалась как трудное испытание, реализация «Неприкаянных» превратится в настоящий кошмар, которого никоим образом не окупил достигнутый конечный результат.

Пожалуй, ни один фильм в истории кинематографа не был сделан без осложнений: журнал записей о ходе производства любой ленты — это обычно хроника опозданий, болезней, непредвиденных трудностей, которые имели место по причине плохой погоды, внезапных изменений в расписании занятий актеров или других членов съемочной группы, проблем с бюджетом, нередко напряженных отношений между актерами и режиссерами, легендарного темперамента звезд и бесчисленных мелочей, зависящих от хорошего взаимодействия представителей многих искусств и ремесел. Скрупулезный Альфред Хичкок был в состоянии предвидеть едва ли не все неприятные возможности, располагал такой же властью, как любой другой режиссер, и не терпел глупости и тем не менее ближе к концу жизни выразил удивление, что кому-то вообще удалось отснять хоть какую-нибудь картину. «Я жил, — сказал он, — в состоянии постоянного изумления, что мы когда-либо смогли окончить даже всего одну картину. Столько вещей в процессе работы могло не получиться, и обычно они действительно не получались».

Кинофильмы с Мэрилин Монро не были исключением; вдобавок с 1953 года те, кто сотрудничал с актрисой, вынуждены были терпеть ее неискоренимые опоздания, вытекающие из постоянного страха перед выходом на съемочную площадку. Эти люди примирились с ее непунктуальностью, потому что Мэрилин вкладывала массу усилий в свою работу, потому что результаты всегда превосходили их ожидания и потому что, как это ни парадоксально прозвучит, она была одной из наименее капризных актрис: не сохранилось никакого упоминания о какой-то публичной вспышке ее неудовольствия по отношению к актеру или режиссеру, равно как о демонстративном проявлении своей гордости или презрения. Требуя от продюсеров и отдельных специалистов только такой же сноровки и знания дела, каких она требовала от себя, Мэрилин знала, что рискует при работе над каждым фильмом. А поскольку актриса, как и все публично выступающие артисты, отдавала себе отчет в том, что ей необходим горячий зрительский прием, то она без конца трудилась и трудилась с целью заслужить общественное признание. Следует обратить особое внимание на приведенные только что краткие соображения, поскольку Мэрилин предстоял ее двадцать девятый и последний кинофильм, в котором от нее требовали всего на свете, за исключением того, что она на самом деле могла предложить — необычайного таланта, богатого воображения и особого дара играть тонкие и замысловатые комедийные роли.