Больше всех получает, разумеется, тот, кто попадет лягушке в пасть, но это подвластно лишь очень умелой руке, тому, кто «квакает» с земноводным практически в унисон.

Именно «Лягушка» и приносила заведению «Под пальмой» наибольшую прибыль, поскольку к игре допускались лишь те, кто уже пообедал. А уж текила и пиво в изобилии становились таким же неизменным дополнением к игре взрослых, как мел к грифельной доске.

Если желающих поиграть в «Лягушку» оказывалось слишком много, а такое случалось в праздничные дни, Мануэль вытаскивал из кладовки еще пару ящиков и ставил их на песке прямо у дверей. Чаще всего здесь играли дети, поэтому то, что биты, улетавшие куда-нибудь в пыль, приходилось потом искать минут по пять, никого из игроков не смущало. Ковыряться в песке в щенячьем возрасте тоже удовольствие. Малыш вообще живет на нижнем этаже мироздания и воспринимает это как должное.

Благословенная «Лягушка» очень облегчала жизнь родителей. Детей у индейцев обычно много, так что мамам и папам, наконец-то решившим сходить в «ресторан», переключить внимание своих отпрысков было приятно.

И от любимых чад иногда полезно отдохнуть.

Уловка Боба была связана, конечно, не столько с желанием повидать родню, к которой он относился равнодушно, сколько с мечтой взять реванш за последнее поражение от брата.

Меня в свою игру братья тоже брали, все-таки за многие годы перуанской жизни и я кое-чему научился, но брали не столько за компанию – все равно я всегда проигрывал этим ушлым ребятам, – сколько потому, что за меня неизменно просила мудрая Пилар. Как верно она считала, я по мере возможности гасил страсти, которые почти обязательно начинали полыхать между двумя взрослыми родственниками даже в такой, казалось бы, невинной игре, как «Лягушка».

К тому же соперники были достойны друг друга. Боб – человек вообще железный, да еще и с необыкновенно острым глазом. Единственное, чего ему не хватало, так это практики. Какие уж там развлечения, когда его беспрерывно носило по стране.

Зато у Мануэля этой практики было, наоборот, сколько угодно. Всеми делами в их забегаловке заправляла жена, а он только и делал, что пил текилу с пивом и играл с приятелями в свою любимую игру. Да и рука у него, при всей его тучности, оставалась твердой, а глаз – это уже, видимо, генетика – почти таким же острым, как и у брата.

Иначе говоря, грифельная доска с мелом всегда доставалась мне. Во-первых, арифметику оба брата, по правде говоря, знали не очень хорошо. А во-вторых, мне, как нейтралу, который на выигрыш не претендовал, доверяли, разумеется, больше.

Собственно говоря, Боб был уверен, что проиграл в последний раз только потому, что я часам к трем ночи от усталости скис и из игры вышел. А Мануэль, которому по старшинству (он родился на год раньше) досталась доска с мелом, начал, по мнению Роберто, беспардонно мухлевать.

От расправы хитроумного Мануэля в ту роковую ночь спасла только недремлющая семья: Пилар, не жалея ни себя, ни сыновей, встала тогда живым щитом между двумя рассвирепевшими братьями. На этот раз она успокоилась только после того, как я дал ей честное слово, что буду вести счет лично до самого конца игры.

Правда, зная, насколько затяжными могут быть поединки между братьями, кое-что я выторговал и для себя: каждый час перерыв пятнадцать минут, чтобы охладить пыл соперников, и в целом игра должна была длиться не больше пяти часов. По моим прикидкам, это был тот максимум, который я с трудом, но все же мог выдержать. «Лягушка» вдохновляла, конечно, и меня, но не настолько, чтобы играть в нее всю ночь. К тому же я хотел приехать в Чан-Чан со свежей головой.

По жребию первым выпало бросать мне, затем Мануэлю, а заканчивать серию Бобу.

Игра простая, но не без хитростей, поэтому каждый здесь выбирал свою тактику. Одни, даже не пытаясь «накормить» лягушку, неутомимо набирали свои очки, целясь в наиболее «доходные» ячейки, другие, наоборот, непременно пытались угодить в лягушачью глотку, что сразу же приносило много очков и позволяло оторваться от соперников. Правда, тут был немалый риск: если попытка не удавалась, то бронзовая бита, неудачно встретившись с лягушачьей мордой, улетала за пределы ящика и за бросок не начислялось вообще ничего.

У каждого из нас троих была своя тактика. То есть, вернее, у меня ее не было вовсе. Когда мне хотелось, я пытался «накормить» лягушку, но поскольку это фантастически сложно, то интерес к донкихотству быстро пропадал, и я просто набирал очки, как получалось. Опытный Мануэль, у которого движение кисти было отточено до совершенства многолетним опытом, к лягушке даже не примерялся. Он бросок за броском упорно набирал максимум того, что можно взять в ячейках. А авантюрист Боб был, конечно, «лягушатником». Чаще всего он, естественно, мазал, но периодически заставлял земноводное поедать свои биты.

В результате после первого часа игры далеко впереди шел Мануэль, с большим отставанием от него двигался я и еще дальше, со своими тремя попаданиями в лягушачью глотку, стоял Боб.

Как я заметил, расстроен он не был. Роберто чувствовал себя в хорошей форме и после длительного перерыва в игре только пристреливался к цели. Не испытывал большой радости от своего лидерства и Мануэль. Он уже прикинул, что если Боб за час будет попадать в лягушку раз пять, то сравняется с ним, а уж если раз шесть, то начнет его обгонять.

Мрачное предчувствие Мануэля не обмануло. Во второй час игры Боб загнал биту в пасть земноводного четыре раза, в третий и четвертый час по шесть и уже шел впереди, ненамного опережая брата. Я, как обычно, плелся в конце, но не переживал, а наоборот, как из ложи партера со всеми удобствами, наблюдал эту необычную лягушачью дуэль.

Наступал последний, пятый, решающий час поединка. Мануэль начал нервничать и даже отставил в сторону бутылку текилы. Боб к своему пиву за всю игру даже не притронулся, несмотря на вкрадчивые напоминания брата. Я же потихоньку тянул свое пиво и кидал биты как бог на душу положит.

Кстати, Господь, смеха ради, сделал так, что я даже случайно один раз попал в лягушку, чего со мной не случалось до того за все время пребывания в Перу. Это немного разрядило накаленную обстановку, потому что оба брата тут же не преминули надо мной пошутить. Мануэль с усмешкой заметил, что «теперь-то игра пойдет всерьез», а Боб иронично буркнул: «Полундра, русские идут!»

Внешне я остался спокоен и невозмутим, как Веллингтон в битве при Ватерлоо. Но в душе ликовал: это же надо, впервые за столько лет попал наконец в эту чертову лягушку!

А вот остальные, несмотря на маленькое развлечение, что я им доставил, продолжали нервничать. Причем не только братья.

Пилар с сыновьями заглядывали к нам каждые двадцать – тридцать минут, чтобы удостовериться, не передрались ли петухи, но делали это очень осторожно, чтобы ни Боб, ни Мануэль не заметили. Все их вопрошающие взоры сквозь дыру в стене-циновке устремлялись на меня. Я успокаивающе кивал, и они, облегченно вздохнув, на время куда-то исчезали. Даже Джерри на секунду забежал к нам, но, почувствовав своей шкурой в воздухе электрические разряды, предпочел от греха подальше удалиться.

Боб был сосредоточен как никогда и уже в первой серии последнего часа игры из десяти своих бит три загнал лягушке в пасть. Взглянув на Мануэля, я впервые в жизни увидел, как побледнел индеец. Не могу сказать, что это доставило мне удовольствие, уж очень это зрелище напоминало переход из мира живых в мир теней. Тем не менее своей тактики Мануэль не изменил, надеясь на то, что счастье от Боба отвернется.

Вторая серия у Боба прошла неудачно: все биты ударялись о лягушачью губу и отлетали в сторону. Мануэль просиял и даже снова потянулся к текиле. Впрочем, зря.

Третья серия стала для Боба триумфальной: он действительно пристрелялся. Пять из десяти бит подряд – я такого вообще не видел в жизни – влетели в лягушку. Хотя до конца часа оставалось еще минут тридцать – игра уже была сделана.