– А я вовсе не сплю. Я и не думала спать.
Даже отец ее не удержался от улыбки, а Джоб Лег и Маргарет громко рассмеялись.
– Не надо смущаться, – заметил Джоб, – что ж тут страшного, если ты заснула, устав слушать старика, которому вздумалось вспоминать прошлое. Ничего в этом нет удивительного. А вот сейчас постарайся не спать: я хочу прочесть твоему отцу одни стихи, которые написал ткач, вроде нас. Тот, кому удалось соткать такие стихи, большой молодец – это уж точно.
И, надев на нос очки, старик откинул назад голову, скрестил ноги, откашлялся и стал читать стихотворение Сэмюела Бэмфорда [55], которое он где-то достал.
Помилуй бог несчастных бедняков,
Что зимним утром тянутся уныло
На улицу из сумрачных углов,
Где их от непогоды ночь укрыла.
Над девушкою сжалься ты, что там
Стоит, как заблудившийся ягненок.
Как холодно ее рукам, ногам,
Бедняжка, ведь совсем еще ребенок.
Застывшая печаль в ее глазах,
Не тает снег на черных волосах,
Лохмотьями едва прикрыта грудь.
Молю, господь, суровым к ней не будь!
Помилуй бедняков!
Вон из ворот несется детский плач.
Младенца рваной шалью мать укрыла,
Чтоб зимний холод, нищеты палач,
Не свел его безвременно в могилу.
Как хочется согреть ребенка ей
Дыханьем губ, что посинели жутко!
Пронизывает холод до костей
И мать, и бесприютного малютку.
Как слезно молит материнский взор,
Какие в нем отчаянье, укор,
Когда проходят с хлебом перед ней.
О боже, помоги, несчастной, ей!
Помилуй бедняков!
Вот юноша бредет. Весь вид его
О голоде твердит и злой кручине.
Вокруг себя не видя ничего,
Он видит лишь съестное на витрине.
Его босым, израненным ногам
Как будто нипочем ни снег, ни холод.
Он все идет, куда, не зная сам,-
Сейчас его терзает только голод.
Как жадно корку хлеба он жует!
Голодного голодный лишь поймет.
Где заработок бедному найти?
О боже, помоги ему в пути!
Помилуй бедняков!
Я встретился с почтенным стариком,
Невзгодами согбенным и годами.
Рубашки нет под старым сюртуком,
И шляпа нависает над глазами.
Порой он смотрит пристально кругом,
Как будто тщась сквозь мрак и непогоду
Друзей увидеть, за его столом
Любивших пировать в былые годы.
Но тех унес неумолимый рок,
А тем он, разорившись, стал далек,-
Они его теперь не узнают.
Господь, даруй несчастному приют!
Помилуй бедняков!
Помилуй бог несчастных бедняков,
Ютящихся в подобиях жилища
Среди покрытых вереском холмов,
Дрожащих без огня, одежды, пищи.
Как мало знает мир об их беде,
О тех, кто уповает лишь на небо,
Сгибаясь в изнурительном труде
С утра до ночи ради корки хлеба.
Ужели без надежды, день за днем
К могиле им идти таким путем?
Ужели только голод, только гнет
И только горе в будущем их ждет?
Нет, бог, восстав, поможет беднякам!
– Аминь! – торжественно и печально произнес Джон Бартон. – Мэри, доченька, не могла бы ты записать для меня эти стихи… если, конечно, Джоб не возражает.
– Ну, что ты! Чем больше народу их услышит и прочтет, тем лучше.
Мэри взяла бумажку со стихотворением и на другой день переписала прекрасные стихи Бэмфорда на чистый листок «валентинки» [56], окаймленный узором из сердец, пронзенных стрелами («валентинки», которую, как она полагала, прислал Джем Уилсон).
ГЛАВА X
ВОЗВРАЩЕНИЕ БЛУДНОЙ ДОЧЕРИ
И сердце нежное, как женская слеза,
От беспрестанных бед окаменело.
Эллиот.
Так не позволь же запятнать
Ее девичью честь!
Поверь мне, лучше смерть принять,
Чем гнет позора несть.
«Отверженная».
Отчаяние черной тучей нависло над людьми. Время от времени мертвый штиль страдания прорезали порывы штормового ветра, как бы предсказывавшие скорое окончание мрачных времен. В годину бедствий или тяжких испытаний мы часто ищем утешения, повторяя старинные поговорки, заключающие в себе жизненный опыт наших предков, но сейчас такие пословицы, как «Самой длинной дороге приходит конец», «Не все ненастье, будет и вёдро» и тому подобные, звучали фальшиво и казались пустым острословием, – так долго и мучительно тянулись черные дни. Нужда бедняков становилась все злее; и хотя в то время умирало относительно немного народу, это доказывало только, что даже самые тяжкие страдания не сразу убивают человека. Однако нельзя забывать и того, что мы замечаем потерю лишь тех, кто работает на своей скромной ниве, а смерти стариков, больных и детей мир не видит, хотя многим сердцам она наносит такие раны, которые не способны залечить и годы. Не забудьте того, что если здорового человека могут свести в могилу лишь непомерные страдания, то не так уж много нужно, чтобы превратить его в измученного и бессильного калеку, бредущего по жизни с отчаявшимся сердцем и истерзанным болезнью телом.
Уже предыдущие годы казались народу тяжкими, а бремя нужды – непосильным, однако этот год оказался еще тяжелее. Если раньше беда наказывала их бичом, то теперь она наказывала их скорпионами. [57]
И Бартону, конечно, этот год принес его долю телесных страданий. До своей бесполезной поездки в Лондон он работал неполный день. Но в расчете на то, что, благодаря вмешательству парламента, положение в промышленности быстро изменится к лучшему, он ушел с фабрики, и теперь, когда он пожелал туда вернуться, ему сказали, что на фабрике каждую неделю увольняют все новых рабочих, а из слов своих товарищей он понял, что чартистскому делегату и одному из руководителей союза нечего и рассчитывать на получение места. Однако он старался не отчаиваться. Он знал, что сумеет безропотно голодать: он научился этому в детстве, когда увидел, как мать спрятала свой единственный кусок хлеба, чтобы потом разделить его между детьми, и тогда, будучи старшим, он последовал ее примеру и благородно солгал, сказав, что не голоден, что больше кусочка проглотить не может, и отдал свою долю плакавшим от голода малышам. Ну, а Мэри получала еду два раза в день у мисс Симмондс. Правда, портниха, на делах которой тоже стали сказываться плохие времена, перестала давать ученицам чай и сама подавала им пример воздержания, откладывая свой ужин до тех пор, пока работа не будет закончена, даже если порой приходилось ждать допоздна.
Но ведь надо платить за квартиру! На это уходило полкроны в неделю – почти весь заработок Мэри. Конечно, им двоим столько места не требовалось. Настало время благодарить судьбу за то, что дорогим умершим не пришлось дожить до этого. Сельский труженик обычно очень привязывается к своему жилищу, тогда как у горожан это чувство гораздо слабее, если вообще не отсутствует. Однако и среди них встречаются исключения, и таким исключением был Бартон. Он переехал в этот дом в те тяжелые времена, когда заболел и умер маленький Том. Он решил тогда, что хлопоты, связанные с переездом, отвлекут его бедную жену от горя, и, в надежде хоть немного развлечь ее и вывести из оцепенения, он принимал деятельное участие во всех мелочах. Поэтому он знал здесь каждый гвоздик, вбитый по ее просьбе. Только один из них с тех пор исчез. Этот гвоздь, на который вешала свою шляпку Эстер, Бартон после смерти жены в мстительном гневе сам выдернул из стены и выбросил на улицу. Тяжело было расставаться с домом, где словно бы витала тень его жены и жили воспоминания о прошлых счастливых днях. Но он умел заставить себя покориться, даже если порой это бывало ненужно, жестоко. Он решил предупредить хозяина дома о своем намерении подыскать более дешевое пристанище и сообщил о предстоящем переезде Мэри. Бедная Мэри! Она ведь тоже любила этот дом. К тому же для нее это значило лишиться родного очага, ибо нескоро могло ее сердце привязаться к новому месту.
