Картины, как я уже сказал, нужно застраховать на 50 фунтов.

Что же касается Бози, я чувствую, что ты проявил к нему свою обычную ласковую терпимость и чрезмерную снисходительность. Его нужно заставить извиниться за свою вульгарную, смехотворную аристократическую заносчивость. Я написал ему, что quand on est gentilhomme, on est gentilhomme[73] и что он ведет себя гадко и глупо, обращаясь с тобой как с человеком второго сорта только потому, что он третий сын шотландского маркиза, а ты третий сын простолюдина. Честь не имеет отношения к родословной. Титулы должны быть достоянием геральдики, и только ее. Пожалуйста, стой на этом твердо; всю эту чушь нужно из него выколотить. Что же касается его оскорбительной, грубой неблагодарности по отношению к тебе, кому, как я ему писал, я обязан возможностью возобновить литературную работу, да и жизнью самой, — у меня нет слов, чтобы выразить мое отвращение к его душевной черствости, к тупости его натуры. Я просто вне себя. И прошу тебя, напиши, когда представится случай, совершенно спокойно, что ты отметаешь всю эту высокомерную чушь и что если он не в состоянии понять, что дворянин есть дворянин, и не более того, то ты не желаешь иметь с ним ничего общего.

Жду тебя первого августа, и архитектора тоже.

Поэма почти окончена. Некоторые строки необыкновенно хороши.

Завтра приезжает Уиндхэм — предлагает перевести «Le Verre d’Eau»[74] Скриба, чем, без сомнения, следовало бы заняться тебе. Привези мне «Эсмонда» и любой из твоих стульев времен королевы Анны — хочу погрузиться в эпоху.

Я очень рад, что Мор чувствует себя лучше.

Пародия на Фрэнка Харриса в «Джоне Джонсе» великолепна. Кто написал эту книгу? Очень зло и очень точно. Всегда твой

Оскар

172. КАРЛОСУ БЛЭККЕРУ{278}

Кафе «Сюисс», Дьепп

[Почтовый штемпель — 4 августа 1897 г.]

Мой дорогой друг! От Ваших слов разрывается сердце. Я не ропщу на то, что моя жизнь превратилась в обломки, — так оно и должно быть, — но, когда я думаю о бедной Констанс, я просто хочу наложить на себя руки. Но я знаю, что обязан пережить все это. Будь что будет. Немезида поймала меня в свою сеть, сопротивляться бесполезно. Почему человек так стремится к саморазрушению? Почему его так завораживает гибель? Почему, стоя на высокой башне, он хочет ринуться вниз? Никто не ведает, но таков порядок вещей.

Я считаю, что для Констанс было бы лучше, если бы я приехал, но Вы думаете иначе. Что ж, Вам виднее. Моя жизнь выплеснута на песок — красное вино на сухой песок, — и песок пьет ее, потому что хочет пить, другой причины нет.

Хотелось бы Вас повидать. Не имею никакого понятия, где я буду в сентябре. Какая мне разница? Боюсь, мы уже никогда не встретимся. Но все справедливо: боги держат наш мир у себя на коленях. Я был создан для того, чтобы погибнуть. Богини судьбы качали мою колыбель. Только окунувшись в грязь, я способен ощутить покой. Всегда Ваш

Оскар

173. РЕДЖИНАЛЬДУ ТЕРНЕРУ{279}

[Дьепп]

Вторник, 10 августа [1897 г.]

Мой дорогой Реджи! Не приедешь ли ты сюда в субботу вечерним пароходом? Здесь у меня Робби, и нам тебя очень не хватает. Тут чрезвычайно тихо, погода замечательная. К тому же вчера вечером нагрянула цирковая труппа. В воскресенье я жду Смизерса, который печатает рисунки Обри и уже закупил его с потрохами; мы вместе тут ужинаем, а потом едем в Берневаль.

Не знаю, знаком ли ты со Смизерсом; он неизменно носит широкополую соломенную шляпу и синий галстук, изящно заколотый булавкой с алмазом совершенно нечистой воды — или, скорее, вина, ибо воды он в рот не берет: она тут же ударяет ему в голову. Лицо его, тщательно выбритое, каким и должно быть лицо священника, совершающего службы у алтаря Литературы, выглядит бледным и усталым, чему причиной не поэзия, а поэты, которые, по его словам, отравляют ему жизнь, настаивая, чтобы он их печатал. Он обожает первые издания всего на свете, особенно женщин, — девочки составляют главный предмет его вожделений. Он самый искушенный эротоман в Европе. И вообще он замечательный товарищ и отличный парень, мы прекрасно с ним ладим.

Когда приедешь, иди прямо в кафе «Сюисс», где мы с Робби будем тебя ждать.

Учти, что, если ты не появишься, я буду в полном отчаянии. С нетерпением жду. Всегда твой

Оскар

174. УИЛЛУ РОТЕНСТАЙНУ{280}

Берневаль-сюр-мер

14 августа 1897 г.

Мой дорогой Уилл! Не знаю, подойдет ли Вам нижеследующее. Если подойдет — используйте на здоровье. И не забудьте поскорее меня навестить. Мечтаю о Вашем приятном обществе. Сейчас здесь Робби Росс и Шерард — он сегодня уезжает. Мы всей компанией отправляемся в Дьепп ужинать со Смизерсом. Всегда Ваш

О. У.

Он основал школу и пережил всех своих учеников. Он всегда слишком много думал о себе, что мудро, и слишком много писал о других, что глупо. Его проза — прекрасная проза поэта, его стихи — прекрасные стихи прозаика. У него властная натура. Беседа с ним есть испытание не только интеллектуальное, но и физическое. Его никогда не забывают враги и часто прощают друзья. Он обогатил нашу речь несколькими новыми словами, но стиль его тривиален. Он хорошо боролся и изведал все трудности, кроме славы.

!!!!!!

175. УИЛЛУ РОТЕНСТАЙНУ{281}

Берневаль-сюр-мер

24 августа 1897 г.

Мой дорогой Уилл! Я сделал это, конечно же, только как одолжение Вам. Имени моего указывать не нужно, и я не прошу никакого гонорара. Итак, я сделал это для Вас, но моя работа, как работа всякого художника, est à prendre ou à laisser[75]. Не мог же я копаться в скверных фактах и входить в низменные детали. К примеру, я знаю, что Хенли редактировал «Нэшнл обсервер» и был критиком очень желчным, хотя в некоторых отношениях — достаточно трусливым. Я регулярно получаю «Нэшнл ревью», и у меня нет слов, чтобы описать, насколько этот журнал глуп и скучен. В человеке меня интересует только глубинная суть, а вовсе не внешние случайности, более или менее грязные.

Мои слова о том, что проза У. Э. X. — проза поэта, были незаслуженным комплиментом. Его проза идет рывками, судорожно, и ему не по плечу изысканная архитектура длинной фразы, раскрывающейся, как дивный цветок; написал же я это только ради симметрии. «Его стихи — прекрасные стихи прозаика» — это относится к лучшему из созданного Хенли, «Больничным стихам», написанным верлибром, а верлибр есть проза. Деля стихотворение на строки, автор задает ритм и приглашает читателя этому ритму следовать. Но единственный предмет его забот — литература. Поэзия не выше прозы, и проза не выше поэзии. Говоря о поэзии и прозе, мы имеем в виду чисто технические особенности словесной музыки — можно сказать, ее мелодию и гармонический строй, — хотя это вовсе не взаимоисключающие термины; разумеется, я вознес Хенли незаслуженно высоко, сказав, что его проза — прекрасная проза поэта, но вторая половина той фразы неявным образом отдает дань его верлибрам, которые У. Э. X., если бы у него осталась хоть капля критического чутья, должен был бы оценить первый! Вы, судя по всему, не поняли, что я хотел сказать. Малларме бы понял. Но дело не в этом. Все мы падки на пошлые панегирики, но У. Э. X. заслуживает скорее длинного перечня его литературных неудач, снабженных датами.

Я все еще здесь, хотя ветер дует немилосердно. На стенах у меня висят Ваши прелестные литографии, и Вам приятно будет узнать, что я не предлагаю Вам их переделать, хоть я и не издатель «доходных серий».