— Что тут толковать? — вскричал мой отец, человек очень мягкий у себя дома, но довольно вспыльчивый при исполнении своих обязанностей. — Я надеюсь, сын мой, что вы из всего сделаете аргумент в вашу пользу и что если вы найдете нужным почему-либо пощадить честь ваших противников, то к этому склонят вас не маленькие усы и маленькая шпага господина капитана Элланя и не большие усы и большая шпага его отца.

Молодой Эллань был вне себя и, не решаясь схватиться с таким пожилым человеком, как мой отец, старался как-нибудь придраться ко мне. Он бросил в мой адрес несколько желчных слов, на которые я не обратил внимания, и, продолжая обращаться к моему отцу, я сказал:

— Вы совершенно правы, думая, что я не позволю себя запугать; но необходимо извинить господину Элланю его выходку. Если бы я находился в таком положении, в каком находится он, то есть если бы речь шла о вашей чести, поверьте мне, дорогой мой отец, что я тоже был бы так же мало терпелив и так же мало рассудителен. Примите же во внимание его беспокойство, и так как мы можем пощадить его, то не будем так сурово заставлять капитана переживать это беспокойство. Я достаточно изучал дело и уверен в полной порядочности всей семьи Элланей, а потому я только посчитаю своим приятным долгом при всяком случае обратить внимание всех на эту порядочность.

— Больше ничего я и не хотел! — вскричал молодой человек. — А теперь выигрывайте ваше дело. Мы сами не хотим ничего другого.

— Одну минутку, одну минутку! — воскликнул мой отец с горячностью, которую всегда проявлял при разговоре о делах. — Я не знаю, каковы в конце концов ваши взгляды, сын мой, на эту безупречную законность противной стороны, но что касается меня, то в истории этого дела я вижу обстоятельства, в которых она для меня очевидна; но есть и такие, которые вводят меня в сомнение, и я прошу вас не брать на себя никаких обязательств, пока вы не взвесите все возражения, какие я хотел вам сделать в тот момент, когда капитан Эллань оказал нам честь своим посещением.

— Позвольте мне, отец мой, — ответил я твердо, — сказать, что некоторые неясности для меня недостаточны, чтобы разделять ваши сомнения. Не говоря уже о прочно установившейся репутации графа Элланя, я сам слышал о его семье от…

Я остановился, так как вспомнил, что не мог сослаться на мою таинственную подругу, не возбудив насмешек на мой счет. Мнение ее об Элланях имело для меня столь серьезный вес, что даже очевидные факты не возбудили бы у меня сомнений в порядочности этой семьи.

— Я знаю, о ком вы говорите, — сказал мой отец. — Графиня Ионис очень пристрастна…

— Я едва знаком с графиней Ионис, — живо ответил молодой граф Эллань…

— Я вовсе не о вас говорю, — ответил, улыбаясь, отец, — я говорю о графе д’Эллане и его дочери.

— А я, отец, — сказал я в свою очередь, — имел в виду совсем не графиню Ионис.

— Не могу ли я узнать, — сказал мне молодой Эллань, — какая это особа оказала на вас счастливое для нас влияние, чтобы я мог знать, кому я обязан своим успехом?

— Позвольте мне, капитан, не говорить вам этого. Это касается одного меня.

Молодой человек извинился за свою нескромность, простился с моим отцом довольно холодно и ушел, свидетельствуя свою благодарность за мои добрые намерения.

Я пошел за ним до ворот нашего дома, как бы для того, чтобы проводить его. Там он снова протянул мне руку; но на этот раз я отдернул свою и попросил его войти на минуту в мои комнаты, выходившие в общую прихожую нашего дома; я снова объявил капитану, что убежден в благородстве чувств его отца и решился никак не затрагивать чести его семьи. Но затем я прибавил:

— Обещав вам это, граф, я должен просить у вас удовлетворения за оскорбление, которое вы мне нанесли, выказав сомнение в моем мужестве до того, что позволили себе угрожать мне. Я не сделал своего вызова при моем отце, который, казалось, подстрекал меня к этому, потому что я знаю, что, когда остынет его гнев, он будет считать себя несчастливейшим из людей. Кроме того, у меня есть мать, а потому я прошу вас держать это объяснение в секрете. Завтра я веду дело в интересах графини Ионис. Поэтому я прошу вас назначить мне завтра, при выходе из суда, встречу, о которой я вас прошу.

— Нет, черт возьми, ничего подобного не будет! — вскричал молодой человек, бросаясь мне на шею. — У меня нет никакой охоты убивать молодого человека, проявившего по отношению ко мне столько расположения и столько справедливости. Я был неправ, я поступил безрассудно, и я готов извиниться.

— Это бесполезно, граф, так как я уже раньше простил вас. В моем положении поневоле подвергаешься обидам, но они не уязвляют честного человека. И все-таки мне необходимо драться с вами.

— Вот тебе на! А на кой вам это черт после моих извинений?

— Потому что ваши извинения происходят с глазу на глаз, а ваше посещение было у всех на виду. Вот ваша лошадь, которая ржет у наших дверей, и вот ваш расшитый золотом конюх, привлекающий все взгляды. Вы сами знаете, что такое маленький провинциальный город. Через какой-нибудь час все будут знать, что блестящий офицер приезжал грозить ничтожному адвокату, ведущему против него дело, и вы можете быть уверены, что завтра, когда я отнесусь, как полагаю это сделать, с почтением к вам и к вашим родным, не один злопыхатель скажет, что я испугался вас, и будет смеяться, видя меня выступающим против вас. Я покоряюсь этому унижению, но, исполнив свой долг, я считаю затем своею обязанностью доказать, что я вовсе не трус, недостойный заниматься почетной профессией и способный обмануть доверие своих клиентов из боязни удара шпагой. Подумайте, граф, что я очень молод и что мой характер должен определиться теперь или никогда.

— Вы заставили меня понять мою ошибку, — ответил граф Эллань. — Я не сознавал значения своей выходки, и я принесу вам извинения публично.

— После процесса это будет поздно: все же можно будет думать, что я поддался страху. До процесса это слишком рано, так как станут думать, что вы боитесь моих разоблачений.

— В таком случае, я не знаю, как уладить это дело, и все, что я могу сделать для вас, это дать вам то удовлетворение, какое вы требуете. Вы можете рассчитывать на мое слово и на мое молчание. При выходе из суда завтра вы найдете меня на том месте, какое вы мне укажете.

Мы условились на этот счет, после чего молодой офицер сказал мне прочувствованно и печально:

— Поистине мне предстоит нехорошее дело! И правда, если мне случится убить вас, я думаю, что вслед за тем я сам лишу себя жизни. Я не могу простить себе того, что вынудил такого сердечного человека, как вы, биться со мною насмерть. Надеюсь, что Бог не допустит, чтобы результат нашего поединка был трагичным! Но это мне послужит уроком. А пока, что бы ни отучилось, верьте в мое раскаяние и не думайте обо мне слишком дурно. Несомненно, что в свете нас воспитывают плохо. Мы забываем, что среднее сословие не хуже нас и что мы должны считаться с этим. Ну, дайте же пожать вашу руку до того, как мы примемся резать друг другу горло.

Графиня Ионис должна была на следующий день присутствовать на суде. Я получил от нее несколько дружеских писем, в которых она уже больше не отвращала меня от моих адвокатских обязанностей и ограничивалась только просьбами щадить честь ее родственников, оскорбление которых, по ее словам, навлекло бы позор на нее саму. Легко было понять, что она рассчитывала на свое присутствие, чтобы сдержать меня в том случае, если бы ораторский пыл завел меня слишком далеко.

Но она ошиблась, думая, что имеет на меня какое-либо влияние. Я руководствовался высшим велением, воспоминанием, действовавшим на меня сильнее и иначе, чем ее чары.

Я говорил еще с моим отцом о процессе весь вечер и убедил его предоставить мне свободу в толковании нравственной стороны дела. Он простился со мной, сказав мне шутливым тоном, который я понял не больше, чем его странные слова:

— Дитя мое, берегись. Я знаю, что графиня Ионис для тебя подлинный оракул. Но я боюсь, что ты трудишься здесь для другого.