Разочарование войной, усталость страны и народа от ее ведения, усиливавшийся кризис транспорта и, следовательно, снабжения, усугублялись моральным надломом. Антиправительственная пропаганда, обрушившаяся теперь уже непосредственно и на царскую семью, пиком чего стало убийство Г. Е. Распутина высокопоставленными придворными лицами, лишь усиливала антивоенные настроения. Ведь очевидно, что сама по себе Первая мировая война как таковая в массовом сознании была связана прежде всего с царем и его волей и авторитетом.
Каждый солдат видел, что ему лично участие в войне ничего не несет, почему интересы России в целом ассоциировались с интересами каждого солдата-крестьянина и вообще с интересами крестьянства. Либеральная буржуазия, стремившаяся уничтожить если не царизм, то как минимум неподконтрольного ей монарха, каковым и являлся император Николай II, не понимала, что с падением царизма ведение войны для народа будет являться бессмысленным. Привыкнув распоряжаться интересами страны за спиной монархического режима, оппозиция рубила сук, на котором сама же и сидела, все-таки восемьдесят процентов крестьянского населения в сташестидесятимиллионнои стране — это громадная сила традиционно консервативной инерции, чем впоследствии прекрасно воспользовались большевики и сталинское правительство при построении тоталитарного общества в СССР.
Наиболее дальновидные лидеры оппозиции, как П. Н. Милюков и А. И. Гучков, готовили поэтому только дворцовый переворот, но и их убеждение в том, что ситуацию удастся удержать под контролем, было максимально наивным. И, главное, ни один оппозиционный лидер не смог надлежащим образом расценить то простое обстоятельство, что в данный момент в государстве находились двенадцать миллионов вооруженных крестьян, недовольных войной вообще и «господами» в частности. При этом особенной разницы между помещиками и либерал-буржуа в глазах нации не существовало. Военные с тревогой, а потом просто с горечью отмечали влияние данного фактора на жизнь страны и функционирование Действующей армии: «…под впечатлением этой пропаганды и усталости войной в войсках развилось в тревожных размерах дезертирство. Причем дезертиры являлись в деревне лучшими проводниками идей пораженчества, так как надо же им было дома прикрыть свое преступление какими-либо идейными мотивами».[334]
Действительно, именно дезертиры явились самыми лучшими проводниками настроений пораженчества и пессимизма в тылу, что, собственно, и усугублялось оппозиционной печатью. Деревня реагировала на усиленно распространявшиеся слухи наиболее остро, хотя и не выказывая своего бурлившего недовольства затянувшейся войной, на поверхности общественной жизни. Ведь антиправительственные мотивы одновременно являлись и антивоенными. Возможно, еще и — разрешением аграрного вопроса, наилучшим методом чего признавался так называемый «черный передел». Всего этого лидеры оппозиции не понимали и не желали понять.
Тем не менее общее число дезертиров с июля 1914 по февраль 1917 г. вопреки усилиям Думы «раздуть» факты и говорить о двух миллионах человек (например, А. Ф. Керенский и в эмиграции утверждал, что до Февраля дезертировали не менее 1,2 млн чел.) было сравнительно невелико. По различным подсчетам, цифра колеблется в пределах около двухсот тысяч, и в это число, видимо, входят не только беглецы из окопов, но и запасные, оставлявшие воинские эшелоны по пути на фронт.
До Февральской революции, согласно официальной статистике, в среднем уровень дезертирства — не более шести с половиной тысяч человек в месяц. Это достаточно низкий уровень для крестьянской нации, не сознававшей причин и последствий своего участия в мировом конфликте (не говоря уже о принципиально не нужном и неперспективном вмешательстве Российской империи в борьбу между Германией и Западной Антантой). После революции объемы дезертирства возрастают как минимум в пять раз.[335]
Значительный объем дезертиров, причем еще до достижения этими контингентами фронта, дали те категории населения, что ранее были освобождены от военной службы. Намерение русского Генерального штаба выиграть войну в течение относительно короткого времени не предполагало использования для ведения военных действий тех людей, что ранее не проходили воинской службы. Казалось бы, что наличного запаса человеческих резервов — более пяти миллионов человек — будет вполне достаточно для победы, достижение каковой ожидалось примерно через полгода после начала войны.
Тем не менее расчеты не оправдались и для восполнения потерь в Действующей армии пришлось призывать не только новобранцев, но и те категории населения, что ранее не служили в Вооруженных силах и в законодательном порядке призыву вообще не подлежали. Осенью 1915 года, после ужасных потерь Великого Отступления из Польши и Галиции, был проведен первый набор ратников 2-го разряда. Это те люди, что никогда не служили в армии, но подходили для службы в войсках по состоянию здоровья, возрасту и прочим необходимым характеристикам.
Главной проблемой русского военного ведомства стало восполнение потерь в Вооруженных силах. С начала войны по 1 ноября 1915 года русскими армиями были потеряны 4 360 000 чел., в том числе 1 740 000 пленными. Из этих потерь 2 386 000 (54 %) были утрачены в ходе Великого Отступления, с 1 мая по 1 ноября 1915 года.[336] Поэтому во второй половине 1915 года стали выискиваться средства для увеличения численности Действующей армии.
Необходимо упомянуть, что в связи с отсутствием в стране надлежащего количества технических средств в народном хозяйстве рабочие руки заменяли механизмы. Отсюда и невозможность проведения всемерно массового призыва населения в армию, так как промышленность и сельское хозяйство нуждались в рабочих руках, и вероятный призыв белобилетников был признан пока еще ненужной мерой. В связи с этим военное ведомство обратилось к тем категориям, которые вообще не подлежали перед войной призыву на воинскую службу. Сюда относились:
1) русское население Туркестанского края (кроме Семиреченской и Закаспийской областей), Камчатки, Сахалина, крайних северных уездов и округов Енисейской, Томской, Тобольской губерний и Якутской области; русские, родившиеся в Туркестане, освобождались от военной службы;
2) граждане Финляндии (Финляндия вносила за освобождение своих граждан от воинской службы ежегодный денежный налог около 12 000 000 марок);
3) инородческое население Сибири и Туркестанского края;
4) инородческое мусульманское население Кавказа;
5) инородцы Астраханской и Ставропольской губерний;
6) самоеды Мезенского и Печорского уездов Архангельской губернии.
Общая численность лиц мужского пола данных категорий к началу 1914 года — около семи миллионов человек, в том числе сто четырнадцать тысяч русских. Ясно, что большая часть этих людей даже в случае призыва не должны были бы отправляться сразу в окопы, получив оружие. Во-первых, наличного оружия не хватало и для тех солдат, что уже находились в Действующей армии. Во-вторых, военные власти опасались доверять оружие инородцам и финнам. Следовательно, финны должны были заменить часть личного состава располагавшихся в Финляндии русских гарнизонов, а инородцы отправлялись для проведения окопных работ. Иными словами, указанные людские категории (кроме русских) изначально предназначались не для военных действий, а для несения трудовой повинности в ближайшем войсковом тылу. Высвобождаемые же от этого дела русские отправлялись бы в окопы.
Для того чтобы распространить призывную систему и на данные категории, в Главном штабе была составлена докладная записка для Государственной думы с соответствующими обоснованиями необходимости призыва. Эта записка была составлена в ноябре 1915 года — то есть в тот период, когда Восточный фронт уже замирал в позиционной борьбе от Балтики до Карпат. А следовательно — в преддверии кампании 1916 года, в которой союзники по Антанте, согласно принятым на межсоюзном совещании в Шантильи (месторасположение французской Главной квартиры — аналога русской Ставки) решениям, обязывались наступать одновременно и на Западном, и на Восточном фронтах.
