Стремясь быть принятыми в семью великих держав, японцы вели себя с европейскими противниками «цивилизованно». Русские офицеры и солдаты, находившиеся в плену, не испытывали никаких особенных лишений. Японцы позволяли офицерам, давшим подписку о дальнейшем неучастии в военных действиях, вернуться на родину. То есть люди были довольны условиями жизни в плену. Эта информация о современном «гуманном» плене, разумеется, была широко известна.
Но если в 1904 году на маньчжурских полях сходились сотни тысяч, то в 1914 году на европейских ристалищах — уже миллионы. Соответственно, росло и число потерь, в том числе пленными. Это явление было объективно неизбежным и понятным, но сдаться в плен можно при разных обстоятельствах. Масштабные операции на окружение, фланговые удары, применение невыносимой с моральной точки зрения тяжелой артиллерии способствовали тому, что уставные требования не выполнялись да и не могли быть выполненными.
Теперь люди уже не сходились в пределы прямой видимости, а то и на штык, чтобы забрать живые трофеи. Расстрелять блокированного противника можно с расстояния в несколько километров, не видя его и не воспринимая в качестве живого существа, как бессловесную чурку. Именно поэтому в современной войне в случае неблагоприятного хода сражения количество пленных вполне может на порядок превышать количество убитых и раненых — «кровавых потерь».
В свое время Л. Н. Толстой в «Войне и мире» резюмировал: «Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики». В 1812 году, когда ружья стреляли на триста шагов, это было справедливо. Но и вспомнить хотя бы то же сражение при Аустерлице, когда одним ударом Наполеон рассыпал единство австро-русского фронта и взял массу пленных. Как здесь не согласишься на пленение? Но правда и то, что каждый боец всегда имеет выбор — драться до смерти либо сдаться в безвыходных условиях. Многое в таком случае зависело от воинского воспитания нации.
Как только из строя убыли кадровые армии, вымуштрованные в казармах, «народные» армии, составленные из призывников, многие из которых вообще никогда не служили в армии, стали терять ту «моральную упругость», что характеризует хорошие войска. Однако сам фактор милитаристского воспитания народа стал сказываться с первых же выстрелов. В результате исход ситуации стал напрямую зависеть от наличия в части тех людей, что желали драться, как правило, офицеров и унтер-офицеров. То обстоятельство, что профессионалы сдаются в плен реже, нежели мобилизованные, осознавался всегда. Оценивая итоги войны в данном отношении, генерал Н. Н. Головин указывает: «В то время как в офицерском составе при десяти убитых и раненых попадает в плен немного менее двух, в солдатском составе сдаются в плен от четырех до пяти».[6]
Сама эта оценка участника войны, военного ученого, говорит о многом. Не только о разнице между офицерским и солдатским составами, что как раз понятно. Но и о числах: для русской армии пленные составляли чуть не половину всех кровавых потерь — убитыми и ранеными. По неудачным периодам — еще более. Для войн профессиональных армий это цифры неслыханные, так как генерал Головин четко отделяет раненых от пленных, очевидно, предполагая тем самым, что большая часть пленных составляют сдавшиеся не ранеными. Противоречие с требованиями командования и практикой войны — разительное.
По опыту Русско-японской войны 1904–1905 гг. было известно, что категории пленных и пропавших без вести — почти всегда идентичны. Дезертирство в начале войны было минимальным, совершалось еще до прибытия на фронт, но и в целом за 1914–1916 гг. дезертиров в императорской России было немного. Поэтому командование стремилось к тому, чтобы извести под корень неблагоприятные тенденции еще до боев. Например, приказ по 2-й армии Северо-Западного фронта, за № 4 от 25 июля 1914 года гласил: «В одном из донесений я усмотрел, что несколько нижних чинов без вести пропали. В большинстве случаев без вести пропавшие впоследствии оказываются в плену. Попадать в плен — позорно. Лишь тяжело раненный может найти оправдание. Разъяснить это во всех частях».[7] О том же писали и послевоенные исследователи. Удельный вес «пропавших без вести» «в общем размере потерь зависит в значительной степени от характера и результата военных операций. Наступающая армия располагает гораздо более точными сведениями о своих военных потерях, и у нее удельный вес „пропавших без вести“ будет меньше. И наоборот, при отступлении эта группа значительно возрастает, так как отступающей армии не всегда удается сохранить в целости свою систему учета. Фактически у отступающей армии большинство „пропавших без вести“ составляют попавшие в плен»[8]
Командарм-2 ген. А. В. Самсонов знал, чего требовать от своих подчиненных. Восемнадцатилетним гусаром он уже дрался с турками в русско-турецкую войну 1877–1878 гг. В Маньчжурии командовал Уссурийской конной бригадой, а затем Сибирской казачьей дивизией. На собственном опыте генерал Самсонов испытал горечь поражений и не желал их повторения. В его приказе показательна дата — 25 июля, то есть седьмой день войны, когда операции еще не начинались и лишь вдоль государственной границы шли стычки пограничников и конницы. Уже тогда командарм-2 указывает на одну из негативных составляющих войны, показывая, что пленение может быть оправдано лишь тяжелым ранением.
К сожалению, командарм-2 обращался преимущественно к солдатскому составу — «нижние чины» приказа № 4. Лучше бы он разъяснил позор пленения своим подчиненным командирам. Как известно, 2-я армия Северо-Западного фронта потерпела тяжелейшее поражение в ходе Восточно-Прусской наступательной операции августа 1914 года. Центр 2-й армии, возглавляемый самим командармом, полностью погиб под Танненбергом 16–18 августа, что стало возможным после того, как фланговые корпуса 2-й армии отступили, открыв немцам дорогу в тыл русскому центру.
Сам ген. А. В. Самсонов — воин и рыцарь, страдая от тяжести поражения, застрелился 17 августа при попытке выхода из кольца окружения. Характерно, что офицеры его штаба, бывшие с ним, даже не смогли сказать, как именно это произошло, слышали лишь хлопок выстрела и не смогли разыскать его тело, которое впоследствии было захоронено немцами в общей могиле. Но так поступил лишь сам командарм! Брать пример со своего командира подчиненные не торопились.
Командир 23-го армейского корпуса ген. К. А. Кондратович успел бежать от своих войск в тыл, где объявил себя больным. Комкор-15 генерал Н. Н. Мартос был взят в плен в общей неразберихе стычек в русском тылу. Причем — с оружием в руках. Но вот комкор-13 ген. Н. А. Клюев возглавил дивизионную колонну, пробивавшуюся из неплотного «мешка». Перед последней цепью германских пулеметов генерал Клюев приказал капитулировать. Вопрос: кто виновен в том, что двадцать тысяч русских солдат здесь сдались неранеными? Лично они или приказавшие капитулировать их начальники? Генерал Клюев сам приказал своему ординарцу ехать к немцам с белым платком в руках. К кому же тогда относится характеристика: попадать в плен — позорно? Здесь впервые проявилась та пагубная тенденция качества небольшой части предвоенного русского офицерского корпуса, которая сдавала в плен подчиненных им солдат. Генерал П. Н. Краснов цитирует фразу такого русского пленного, который даже и не понимал что происходит, а действовал, «как все»: «До конца был верен Царю и Отечеству и в плен не по своей воле попал. Все сдались, я и не знал, что это уже плен».[9]
Чем виноваты солдаты армии Самсонова, которые оказались заложниками неверного стратегического решения довоенного планирования и бездарного его исполнения со стороны генералитета Северо-Западного фронта? Сам Александр Васильевич Самсонов, слишком поздно осознавший довоенную неподготовленность, поступил так, как того требовал кодекс офицерской чести. Наверное, нельзя говорить, что самоубийство — это единственный выход из положения. Не каждый отважится на такое, да и не нужно это. Но одно дело — сдаться в плен в безвыходной ситуации, когда уже нельзя пробиться и так не хочется умирать. И совсем другое — сдать в плен вверенных тебе людей, когда у тебя за спиной целый корпус. Это уже воинское преступление.
