Жаку, следовавшему за собеседниками на внушительном расстоянии, показалось - жаловался.

   Все в этот раз происходило немного медленнее, чем они планировали. Но окончательно сломал расчеты Мориньера - старик-арматор, человек, который давно уже вел его дела в этой части Франции и вел вполне успешно.

   Направляясь в дом к арматору, Мориньер ни в малейшей степени не сомневался в том, что обсуждение деталей очередного дела много времени не займет. Все же вышло по-другому.

   Хозяин встретил их, как обычно, крайне любезно: поклонился, произнес приличествующие случаю слова, пригласил к столу - было время обеда.

   Но и слепому было бы ясно - он нервничает.

   Кусал губы, барабанил пальцами по краю стола, что-то без конца недовольно выговаривал девушке-служанке. Едва не довел ее до слез.

   Когда с обедом было покончено, и пришло время, наконец, поговорить о делах, старик произнес:

   - Я, господин Мориньер, подумываю уйти на покой. Возраст, знаете... Продам все конкурентам - и уеду отсюда к чертям собачьим!

   Мориньер молчал. Не сводил взгляда с лица старика.

   Жак тоже чувствовал - старик что-то недоговаривает. Молчал, как и Мориньер.

   - Боязлив я стал. За последний год потерял два корабля. Еще один вот - задерживается. Не знаю, придет или нет. Не по мне стало это дело, - продолжил старик, понимая, что первоначальное объяснение оказалось неубедительным.

   Второе - Мориньера тоже явно не удовлетворило. Он откинулся на спинку кресла, сложил на груди руки. Ждал.

   - И вообще, жизнь в Марселе становится невыносимой. Подумать только - жить все время под прицелом своих же, французских, пушек! - воскликнул раздраженно старик, не выдержав повисшей паузы. - Мы, марсельцы, - свободные граждане свободного города! И если наш до смешного великий Людовик считает, что, выстроив этот чертов форт Сен-Никола***, он напугает горожан и заставит их подчиняться, он ошибается. Марсель - славный и богатый город. А, когда стрижешь овцу, которая дает тебе шерсти столько, что хватает одеть полстраны, можно иногда позволить себе и погладить ее по мягкому брюшку. А не щелкать непрестанно ножницами перед носом. Пушки, направленные на город - позор!

   Мориньер сощурил глаза, улыбнулся холодно:

   - Три. Три мотива - и ни одного правдивого. Вы ведь не думаете, господин Легюэ, что я сочту этот ваш крик души - действительной причиной, по которой вы желаете оставить дело всей вашей жизни, которое, к слову, до сих пор приносило и, полагаю, несмотря на все ваши жалобы, и теперь приносит вам немалый доход?

   Старик вздохнул, завозил руками по подлокотникам кресла. Смотрел в сторону. Раздумывал. Наконец, выговорил, выдавил:

   - Конечно, это не главная причина, монсеньор. Главная - заключается в том, что я боюсь... Очень боюсь. Я перестал спать. Совсем.

   Он взглянул на Мориньера.

   - Я не должен вам этого говорить. Вы не поймете. Для вас они - свои. Теперь уже вообще ничего не исправить! Остается умереть. Или бежать!

   По лицу Мориньера скользнула тень. Он услышал. Ни переспрашивать, ни уточнять не стал. Вообще ничего не говорил. Ждал, когда утихнет истерика. Когда старик иссяк, устал, сдулся, - будто бы потерял в объеме, и без того незначительном, - Мориньер посмотрел на него пристально:

   - Теперь говорите! Спокойно и внятно.

   - Ваши "братья" убили моего друга и его помощников. Вонзили по ножу в сердце. Каждому.

   - Мои братья?

   - Эти ваши "ученики Лойолы". Проклятые иезуиты!

   - А, вот оно что...

   Мориньер опустил руку на голову псу, ткнувшегося носом ему в колено.

   - Ну... рассказывайте, куда вы вляпались?

   Слушал внимательно. Гладил собаку по голове.

   Та замерла, положила свою большую голову Мориньеру на ногу. Только еле-еле покачивала хвостом.

   Дослушав до конца, спросил ледяным тоном:

   - Вы, вероятно, забыли о нашем уговоре, любезный Легюэ, - не браться ни за одну недостаточно прозрачную сделку. Вы решили, что за давностью лет договор наш потерял силу?

   - В последнее время дела шли совсем не так хорошо, как прежде, - ответил тот, виновато опустив голову.

   Мориньер задумался. Извинения, обильно приносимые теперь стариком-арматором, его не трогали ни в малейшей степени. Но ситуация ему не нравилась. Она ставила под удар все его ближайшие планы.

   Мог ли быть старик прав? Мог ли в этом грязном, нелепом деле быть замешан Орден? Теоретически - мог. Теоретически. Но Мориньера смущала очевидная, несмотря на весьма серьезные последствия, "легковесность" операции.

   Итак, некто обратился к Легюэ с предложением ввезти груз в Марсель, не проводя его через таможню. В этом нет ничего странного - половина грузов, выгружаемых в порту, так или иначе являлась контрабандной. А Легюэ - человек в Марселе достаточно заметный. Со стороны глядя - богатый судовладелец со связями и возможностями. Так что выбрать Легюэ из ряда конкурентов, опираясь на так называемое "внешнее впечатление", эти люди могли. Но если так, и эти его, так называемые "братья", действительно опирались исключительно на первый взгляд, то Орден тут точно ни при чем. Уж кто-то, а иезуиты были прекрасно осведомлены обо всех дельцах Марселя - в деталях знали о каждом все. Знали, как этот "каждый" ведет дела, что от него можно ожидать, даже - когда и с кем этот каждый спит. Никакая информация не может быть в серьезных делах лишней.

   Между тем, и связи, и возможности Легюэ были гораздо более ограничены, чем это казалось на первый взгляд. Сам Мориньер чаще всего использовал арматора втемную. Проводил по уже отработанной, отлаженной схеме. Так было проще и безопаснее - и для него, и для самого арматора. Со стороны операции подстраховывали, действительно, серьезные люди. Но в последнее время, после ареста Фуке и связанным с ним расследованием и чистками на местах, многим из них пришлось залечь на дно. Поэтому и дела Легюэ, как он выразился, "стали идти совсем не так хорошо, как раньше". Мориньер в связи с вышеупомянутыми событиями вынужден был свернуть большую часть своих операций.

   Так что Мориньер знал о действительных возможностях Легюэ все. Но не препятствовал попыткам арматора представить себя более значительным. В конце концов, от того, насколько человек выглядит убедительно, напрямую зависит его заработок.

   Итак, если эти "его братья", действительно, считали, что возможности Легюэ достаточно велики - они к иезуитам не имеют никакого отношения.

   Между тем, Мориньер не мог не признать, что некоторый дух, наводящий на мысль, что Орден может иметь к этому какое-то отношение - в деле был. Мимолетный. Как если бы кто-то знал понаслышке о том, что и как устроено в Ордене, и, опираясь на внешние признаки, тоже решил "создать впечатление" - не всерьез, рассчитывая исключительно на уважение и страх, которые большинство жителей города испытывали к Ордену.

   Было еще нечто, что вызывало у Мориньера много вопросов. Ввезя в город контрабандный груз, они доверили дальнейшее сокрытие его другу Легюэ - человеку, держащему в городе погребальную контору. Могло это быть случайностью? В общем, да. Но такие случайности Мориньер не любил.

   - Сколько в Марселе погребальных контор? - спросил.

   Кажется, он прервал арматора. Тот говорил что-то опять о своих страхах и желании уехать прочь, куда глаза глядят. Услышав вопрос гостя, растерялся.

   - Не знаю точно. Пять. Шесть. Может, еще больше.

   - Почему тогда эти ваши клиенты предложили сотрудничать с ними именно вашему другу? По вашей рекомендации?

   - Нет. Я был очень удивлен, когда узнал, что они приходили и к Жозе. Предложили, как и мне, шкатулку с золотом - за работу. И вторую - за молчание.

   - Молчание вашего Жозе оплачивалось, однако, недешево, - съязвил Мориньер. - Или ваш друг считал, что он стоит больше? За каким чертом он прибежал со своим открытием к вам?