Клементина долго смотрела на поданное ей письмо. Боялась, что то, что написано в нем, разрушит очарование прошедшей ночи. Наконец, выдохнула, развернула. Прочла.

   "Дорогая! Я не обещаю вернуться просто потому, что мне нечего предложить тебе, кроме своей нежности. Но я обещаю, что буду помнить тебя всегда.

   Флобер".

   Сбоку она увидела пририсованного маленького чертика с рожками и хвостиком с аккуратной кисточкой.

   *

   Одижо уехал, и Клементина, наконец, перестала чувствовать себя как на пороховой бочке. Она успокоилась, вздохнула с облегчением. Только временами ныло сердце, напоминая о сладостных минутах, украденных ею у судьбы.

   Тело капитана Лагарне нашли через два дня. Нашли на другой стороне реки, так далеко от лагеря, что, к великому облегчению Клементины, никак не связали его гибель с обитателями замка Грасьен. Долго прочесывали лес в поисках Одижо и его сообщников. Не обнаружив никого, понурые вернулись к замку и принялись снимать лагерь.

   В середине дня в дом с печальным видом явился драгун. Увидев Клементину, склонился, подмел перьями пол. Сообщил:

   - Капитан погиб, сражаясь за короля и спокойствие в стране. Теперь мы возвращаемся в Перигор. Но мы уходим с чистой совестью. Подлый бунтовщик бежал, и вам ничто больше не грозит. Бедняга капитан! - вздохнул.

   Потом встрепенулся, достал из-за пазухи сложенный вчетверо лист:

   - Простите, графиня. Чуть не забыл... В своих поисках мы добрались до Лаленда и были чрезвычайно удивлены, встретив в одной из тамошних таверн господина Флобера. Он же очень обрадовался представившейся оказией. Сказал, что как раз раздумывал над тем, как сообщить вашей милости о том, что, как это ни прискорбно, но ему придется задержаться. Что-то личное, насколько я понимаю. "Вот, - сказал господин Флобер, - господин д'Эмре, я прошу вас, передайте графине де Грасьен это письмо. Вы ведь увидитесь с ней вскоре! Просите графиню за меня, чтобы не гневалась".

   Заметив, что графиня побледнела, счел, что был недостаточно красноречив. Повторил:

   - Не сердитесь, ваша милость. Убежден, что только особые, очень серьезные, обстоятельства могли заставить вашего слугу ослушаться ваших приказаний.

   - Благодарю вас, господин д'Эмре, - взяла, наконец, послание из рук драгуна.

   Отошла в сторону. Распечатала.

   "Дорогая графиня, - прочла. - Счастлив узнать, что вам более ничто не угрожает. Уношу с собой вашу нежность, оставляя взамен нее свое сердце.

   Мои обещания остаются в силе".

   Маленький лукавый чертик был на своем месте.

   "Бедные девичьи сердца! - подумала. - Как много, должно быть, уже успел разбить этот сумасбродный мальчишка - храбрый воин и нежный любовник. И как много еще разобьет!"

   Она перечла письмо еще раз и бросила его в огонь камина.

   Смотрела, как пламя пожирает листок - последнее свидетельство того, что с ней произошло.

   Она еще не знала, что будет помнить об этом всю свою жизнь, хотя и не давала никому такого обещания.

   *

   Она узнала об этом спустя почти три месяца после прощания с Одижо, который исчез, благополучно миновав все ловушки, расставленные ему на дорогах королевскими солдатами.

   Провинция постепенно успокаивалась. Жизнь входила в обычное русло. Лето, солнце... Казалось, вот сейчас наступит счастье.

   Но Клементина вдруг опять затосковала. Стала раздражительной, нервной. Плакала без повода. Срывалась на слуг. После - испытывала жгучее чувство вины. Старалась не выходить из комнаты. Пряталась.

   Прежде Клементине казалось, что ее почти не задевают их не сложившиеся с Филиппом отношения. Ей казалось, она вообще не обращает на это внимания. Разве можно сравнить, думала она, теперешние ее беды с теми, от которых спас ее муж? Сравнивала. Понимала, что должна быть счастлива. И была несчастна.

   Раньше ей удавалось убедить себя, - собственно, ей и убеждать себя не приходилось, она была уверена, что так и есть, - что отсутствие любви - не причина для переживаний. Те, говорила она себе, кто столько времени жил на краю жизни, кто каждый день должен был бороться за право встретить завтрашний рассвет, не может расстраиваться из-за того, что кто-то любит его меньше, чем ему бы хотелось. Главное - есть крыша над головой, еда, вода. Есть постель. Не надо бояться, что завтра так и не наступит. Вообще бояться - не надо.

   Но теперь... Что изменилось в ней теперь, что все эти рассуждения стали представляться ей нелепыми, надуманными, извращенными? Неужели та малость, та горсть нежности, которую подарил ей Одижо в их короткую ночь, могла так переменить ее? Она ведь не сомневалась... нисколько не сомневалась, что и в этом случае ни о какой любви не могло быть и речи. Просто Одижо, как и она, истосковался по человеческому теплу. Человек не может вечно воевать. Ему нужно время для успокоения.

   Она вспоминала, как в ту странную ночь, в перерывах между ласками, говорила с ним обо всем - о его детстве, о матери, о его врагах и его друзьях. О войне не говорили. Только однажды, положив голову ей на живот, гладя рассеянно ее бедра, сказал он тихо:

   - Бывают дороги, которые избираешь навсегда. Ступил - и уже не сойти с них, как ни старайся.

   Она запротестовала. Приподнялась на локтях, выскользнула из-под него, сползла пониже, чтобы видеть его лицо.

   Смотрела на него, цепко держала его взгляд.

   - Неправда! Если б было так, я бы торговала сейчас собой на улицах Квебека! Я готова была на это... я на все была готова, чтобы выжить и спасти свою дочь!

   - Быть готовой и совершить - разные вещи.

   - Это дело случая!

   - В моей жизни - нет.

   Ответил сухо, показывая - хватит об этом.

   Она запустила пальцы в его волосы, прижалась губами к его губам.

   Прошептала:

   - Делай то, что считаешь правильным сейчас, мой рыцарь.

   Улыбнулась:

   - Люби меня.

   С той ночи Клементина не была счастлива. Несмотря на лето, на солнце, несмотря на тепло - снаружи и в доме. Она чувствовала, как уходят, утекают, как вода в песок, силы. Стала бояться выходить. Бродила по комнатам, временами едва не теряла сознание.

   В один из дней почувствовала, что силы совсем покинули ее. Утром она с трудом заставила себя съесть небольшой кусок свежеиспеченного хлеба. К обеду ей казалось, что она не в состоянии шевельнуть и рукой. А к вечеру у нее начался страшнейший жар, напугавший до смерти всю прислугу, хотя та уже давно ожидала чего-нибудь подобного, замечая, в каком состоянии пребывала госпожа все последние дни.

   Клементина пролежала в жару и беспамятстве так долго, что когда, наконец, очнулась, многие в доме готовы были признать, что их госпожа получила от Господа в подарок вторую жизнь, и готовы были отметить этот день днем ее второго рождения.

   Очнувшись, увидела у своей постели Жиббо. Попыталась улыбнуться. Хотела спросить, как та оказалась в замке. Жиббо и без слов поняла, ответила:

   - Ты забываешь, кто я. Отдыхай. Теперь все будет хорошо, детка.

   Слуги относились к Жиббо настороженно. Помнили, что хозяин строго-настрого приказал в свое время не пускать колдунью и на порог дома. Но когда на чашу весов легла жизнь их госпожи, решили по-своему.

   При этом полностью пересмотреть свое отношение к Жиббо не смогли. Позволяли ей готовить на кухне отвары, но тщательно следили за тем, как она это делает. Спрашивали-переспрашивали, что за травы она опускает в котел, что за слова шепчет. Не оставляли Жиббо с госпожой наедине ни на минуту. Стояли за спиной, сидели рядом. Жиббо не возражала. Казалось, она и не замечает недоверчивых.

   Сидела у постели, гладила Клементину по руке, поила чаями-отварами. Каждый день, едва вставало солнце, открывала ставни, отворяла окна, впускала в комнату солнце и свежий воздух.