Клементина сжала в волнении руки.

   "Что, если я не справлюсь?" - запаниковала снова.

   Что, если завтра крестьяне, ее крестьяне, вослед другим поднимутся, возьмут в руки топоры и вилы? И здесь, на ее земле, тоже начнется бессмысленная, беспощадная бойня. Она знает уже, как это бывает. Там, в Новой Франции, все было так же. Возбужденные битвой, алчущие побед, требующие все новой и новой крови индейцы и белые воевали, не щадя ни женщин, ни детей. Неужели все это повторится тут?

   Она надела костюм, отбросила в сторону шляпку:

   - Она будет мне мешать.

   Вышла из комнаты, позабыв у зеркала перчатки.

   Клементина позвала с собой Бриссака. В сущности, в этом не было особого смысла. Она понимала: если что-то пойдет не так, разъяренная толпа с легкостью разорвет и ее, и любого из ее провожатых. Но Клементине в трудную минуту хотелось иметь рядом с собой хотя бы одного друга.

   Ах, если бы здесь был Филипп! Он бы справился с этим. И ей не пришлось бы ехать теперь к этим развалинам, не пришлось смотреть в черные, как утверждают, глаза этого мятежника.

   *

   Они двигались по уже знакомому Клементине пути.

   "Придет время, и вы с признательностью вспомните нашу прогулку..." Кажется, что-то вроде этого сказал когда-то ей несносный Мориньер. Да, она сегодня была ему благодарна. По крайней мере, она знала землю, на которой теперь ей предстояло сразиться с врагом.

   Скоро, уже скоро они будут на месте.

   Клементина остановила лошадь, прижала палец к губам.

   - Помогите мне, - прошептала.

   Де Бриссак подхватил ее, когда она спрыгивала на землю.

   - Привяжите лошадей здесь.

   - Но лошади могут нам понадобиться, - нерешительно возразил он.

   - Здесь уже недалеко, - махнула она рукой.

   И, действительно, уже не нужно было прислушиваться, чтобы услышать гул голосов. На поляне, окруженной со всех сторон лесом, к которой они теперь направлялись, собрались крестьяне - ее крестьяне.

   Пахло дымом - кто-то разжег костры. То ли грелись, то ли напитывались от огня энергией.

   Они тихо подошли к возбужденной толпе людей, среди которых Клементина к своей радости увидела несколько женщин.

   Одна из них, Барба, была даже с маленьким ребенком на руках. Она прижимала к себе годовалого сынишку и сама так же испуганно, как и малыш, жалась к своему мужу - мельнику Корбо.

   "Слава Богу, - подумала Клементина, - что сегодня на этой поляне есть женщины. Слава Богу! Они скорее услышат то, что я хочу им сказать. Они быстрее поймут. Между любовью и ненавистью женщины всегда выберут любовь".

   Тут она, наконец, обратила внимание на оратора. Он стоял на возвышении, попирая ногами древние развалины. Эта импровизированная трибуна делала его выше остальных. Она давала оратору преимущество, позволяла ему выглядеть недосягаемым и величественным.

   Одижо казался продолжением этих выдержавших натиск времени каменных стен. Он был высок, как и говорили. Жесткие черты его лица словно бы высечены были из того же камня. И готовящееся закатиться за край неба солнце, будто бы подыгрывая бунтовщику, напоследок выгодно освещало его, создавая вокруг него сияющий ореол.

   Клементина внимательно вглядывалась в тех, кто слушал сейчас пламенную речь Одижо. Радовалась тому, что на нее никто не обращает внимания - это давало ей время оценить собственные силы и подготовиться к предстоящему поединку.

   Все складывалось пока не так плохо. Она знала почти всех, кто находился теперь на этой поляне. Большинство из них было людьми семейными. У многих имелись дети.

   Но каждый из них, она видела, находился сейчас под влиянием этого уверенного, выразительного голоса. Крестьяне слушали внимательно, кивали, время от времени выкрикивали слова поддержки.

   - Что вы собираетесь делать? - в самое ухо шепнул ей де Бриссак.

   Клементина отмахнулась. Что она собирается делать? Что может она сделать еще, кроме как попытаться противопоставить силе его воздействия свою собственную силу, свою способность убеждать?

   Хотя, видит Бог, она совершенно не уверена в этих своих способностях!

   Она слушала Одижо очень внимательно. Ах, как здорово он говорит! Как складно соединяет вместе совершенно несоединимые вещи, как легко подтасовывает факты, поворачивая их то одним, то другим нужным ему боком.

   Одижо говорил о непомерных налогах, которыми душат народ король и его вассалы - хозяева земель, о роскоши одних и нищете других, о вороватости чиновников и бесчестности управляющих поместьями.

   - Пока знать держится близ короля, пока она разучивает роли в спектаклях и фигуры в танцах, забывая о своих обязанностях перед своей землей, управляющие поместьями обворовывают вас. После них вас обкрадывают сборщики налогов, чиновники, сам король, в конце концов. То, что вы зарабатываете потом и кровью, тратится королем на праздники и захватнические войны, в которых, в конечном итоге, погибают ваши же братья, мужья, отцы. Пока знать ест из золотой посуды и танцует на балах в Париже, армия отбирает у вас весь урожай. Вы должны всем - Королю, Церкви, вашим господам, даже ростовщикам, у которых вы занимаете, чтобы расплатиться с предыдущими долгами. Вы всем должны! А кто должен вам?

   Он говорил о справедливости. Обвинял короля в праздности и мотовстве.

   Если бы она не знала того, о чем с таким жаром вещал этот человек, если бы не видела собственными глазами ту целеустремленность, ту страсть, с которой Людовик проводил в жизнь свою политику, главной целью которой было величие Франции, она могла бы поверить ему.

   Одижо замолчал, обвел победным взглядом притихшую толпу. Он выглядел довольным.

   Он, впрочем, и не ждал другого. Ему нечего было терять и некуда отступать. Теперь, хочет он или нет, он должен идти до конца.

   И хотя дела его сейчас идут не так хорошо, как прежде, он никому не позволит понять этого, никому не покажет своей слабости. Он знает, что силы его сторонников иссякают, что их убежденность кажется незыблемой тогда лишь, когда он, Бернар Одижо, находится рядом с ними. Но когда он рядом, они готовы идти с ним в огонь и в воду. Тогда он чувствует себя Богом!

   - Итак, друзья мои, я верю! Нам надо сплотиться и идти вперед. Мы докажем королю и вашим господам, что мы есть, что с нами следует считаться! Они поймут, что мы, народ Франции, - великая сила. Я верю в вас!

   Толпа забурлила, зашевелилась, потемнела, как океан перед штормом. Агрессия плотным, тяжелым облаком накрыла собравшихся на поляне людей. Они переговаривались, потрясали кулаками, восторженно глядели на гордую черную фигуру на возвышении. Они готовы были идти за ним.

   Клементина сделала шаг вперед, испугавшись, что еще немного - и будет поздно, что ей не удастся привлечь к себе внимание этих людей так же, как только что это сделал Одижо. Она шагнула вперед от неуверенности и с ужасом поняла, что люди, обернувшись и узнав ее, начинают расступаться и пропускать ее вперед. Они давали ей дорогу. И она пошла по ней.

   Она приблизилась к каменной кладке. Сапоги Одижо оказались на уровне ее глаз.

   - Подайте мне руку, сударь! - велела.

   Он легко втащил Клементину наверх, поставил рядом с собой, поглядел на нее с удивлением и насмешкой.

   - Кто вы такая?

   - Я?.. - она усмехнулась, подумав, что в последнее время ей то и дело приходится представляться разным грубиянам. - Я графиня де Грасьен, хозяйка этих земель. Полагаю, то, что вы говорите моим крестьянам, - она кивнула в сторону вновь замершей толпы, - касается и меня?