Клементина взглянула на него холодно, перевела взгляд на слушателей.

   - Я не стану, сударь, опровергать ваши слова, хотя, видит Бог, половина из них - ложь.

   Одижо изумленно смотрел на нее, такую хрупкую и такую решительную. Молчал, не двигался. Лишь при слове "ложь" его передернуло:

   - Я дворянин, сударыня, и ваши слова оскорбительны.

   Она повернулась к нему, испепеляя его взглядом.

   - Мы обсудим это позже, если у вас возникнет желание, господин Одижо. А пока я буду говорить с моими крестьянами, я хочу увидеть их глаза, коль скоро они все собрались здесь.

   Клементина еще раз обвела гневным взглядом толпу.

   - Я слышала сейчас, что вы возмущаетесь непомерными налогами, которые вас заставляют платить ваши господа?

   Она видела, как многие опустили головы, словно рассматривая что-то лежащее на земле.

   - Вы! Я прошу вас, - тех, кто платил налоги вашему господину хоть раз за последние пять лет... Я прошу вас, выйдите вперед и посмотрите мне в глаза!

   Она почувствовала, как все внутри закипает от гнева.

   - Никто не готов сделать это?

   Она обернулась к Одижо.

   - Как видите, сударь, по поводу налогов вам следовало обращаться ко мне.

   Она негодовала.

   - Посмотрите на меня! Вы, сильные, здоровые мужчины! Как легко вы соглашаетесь взять в руки топоры! Как легко идете на поводу пустословов и лжецов! Вы живете со своими семьями на этой земле много лет. Здесь жили ваши предки, здесь будут жить ваши потомки. Вас кормит эта земля. Она - ваша жизнь и ваше счастье. И ради удовольствия побряцать оружием, ради сомнительного удовольствия показать свою силу, вы готовы предать эту землю. Вы согласны отдать ее на поругание солдатам. Вы согласны, чтобы по ней прошли полчища драгун, чтобы они жгли ваши дома, чтобы они безнаказанно насиловали ваших жен и дочерей! Безнаказанно - ибо вы будете преступниками в глазах короля и Бога.

   Одижо сделал попытку ее прервать, но она холодно взглянула на него.

   - Помолчите, сударь! Я дала вам высказаться до конца. Позвольте и вы мне сказать все то, что я имею. К тому же у меня есть, что сказать и вам. Вы, дворянин, поднимаете людей на восстание, вы даете им в руки оружие, зная бессмысленность этого бунта, понимая, какой конец ожидает всех их вскоре. Ради чего вы это делаете? Ради короткого удовольствия почувствовать свою значимость? Доказать себе? им? как многого вы стоите? Уверены ли вы в том, что делаете? И не кажется ли вам, что цена ваших амбиций слишком высока?

   Она как будто физически ощутила, что попала в цель. И вдруг поняла, что он молод. Возможно, он даже моложе ее.

   - Радуйтесь, вы, один вы, ответственны за то, что вся провинция пылает в огне пожарищ. Вы один в ответе за то, что многие семьи лишились кормильцев, что женщины, которых кто-то любит, подверглись насилию. Думали ли вы когда-нибудь, что среди них может оказаться та, которую любите вы?

   Он вздрогнул, будто от пощечины. Не отвел взгляда. Не шевельнулся. Стоял высеченной из скалы статуей. Только остро вырезанные ноздри его тонкого, с горбинкой, носа раздувались от гнева и унижения.

   Он чувствовал, что проиграл - оттого только, что не мог, не умел заставить ее замолчать, видя даже, насколько действенны ее слова.

   Он стоял рядом с ней. Ни одно движение не выдавало его чувств. Но он знал, чувствовал, что проиграл не только спор на этой поляне, не только среди этой кучки вилланов, которые теперь стояли понурые, не осмеливающиеся даже потихоньку разойтись.

   Он осознал вдруг, что проиграл целиком всю битву, которую вел уже почти два года. Давно уже судьба подло подставляла ему подножки. Он кидался то туда, то сюда, своими силами и убежденностью латая дыры неуверенности и слабости. И с каждым разом это удавалось ему все с большим и большим трудом. Сегодня он почувствовал, что борьба проиграна.

   - Что ж, сударыня... Что ж...

   Она посмотрела ему в глаза и увидела в них горечь поражения.

   - Возможно, когда-нибудь я воспользуюсь вашим приглашением и явлюсь к вам, чтобы разрешить этот спор до конца.

   Что было в этих словах? Угроза?

   Одижо ловко спрыгнул на землю. Взглянул на нее снизу.

   - Вам помочь, сударыня?

   Клементина покачала головой. Она повернулась к нему спиной и медленно пошла куда-то в темноту развалин.

   Обошла нагромождение заросших мхом камней, опустилась на какой-то каменный выступ, закрыла лицо руками. Она слышала, как потихоньку стали разбредаться крестьяне, как захныкал маленький Корбо, как вдали раздалось ржание их лошадей. Знала, что где-то там, за этими камнями, ее ждет де Бриссак.

   Ей хотелось плакать - от пережитого волнения, от одиночества, от горького вкуса этой ее странной победы.

   Темнота уже спустилась на развалины, когда Клементина встала и вышла из-за скрывавшей ее прежде от любопытных глаз груды камней.

   Де Бриссак стоял у самого подножия стены, словно изваяние, и терпеливо дожидался графини. Ни тени неудовольствия или досады не было заметно на его лице. Он простоял так все то время, пока она приходила в себя, и готов был стоять еще столько, сколько потребуется. Клементина благодарно улыбнулась.

   - Идите сюда, госпожа, - он протянул ей обе руки.

   - Я так признательна вам, господин де Бриссак, - ей до смерти захотелось прижаться к сильному мужскому плечу.

   Ах, где же ты, Филипп?

   Клементина плохо спала ночью. В возбужденном ее сознании то и дело вспыхивали и гасли ужасные картины. Кровь и насилие. Казалось, этому не будет конца. Она просыпалась, некоторое время лежала, старалась справиться с выпрыгивающим из груди сердцем. Смотрела на круглую луну, которая заглядывала в комнату, освещая ее бледным призрачным светом. И вновь впадала в забытье, чтобы через какое-то время снова очнуться, зажимая ладонью рот.

   Ей снились виселицы. На одной из них она видела своего отца. Его тело раскачивалось на ветру, а лицо было искривлено последней неудавшейся улыбкой.

   Наконец, вконец измученная, она уснула по-настоящему, когда птицы уже начали весело щебетать, встречая поднимающееся над лесом солнце.

   А на кухне в это время слуги, собравшись в круг, обсуждали вчерашнюю ее победу. Бриссак, рассказавший этим пустомелям, кажется, все до мелочей, до самого последнего, произнесенного госпожой, слова, теперь сидел в сторонке. Молчал. Он и так превзошел самого себя, столь многословно делясь с ними своими знаниями и испытанной накануне гордостью за госпожу.

   Остальные ахали, охали, кивали, соглашаясь с тем, что лучше их госпожи - нет и быть не может.

   - Пусть поспит, горемычная, - качала головой Пюльшери. - Намаялась она. Мыслимое ли это дело, женщине выступить против самого Одижо! А говорили, что он силен, как бык, и непобедим.

   - Непобедим!.. Это пока с нашей госпожой не встретился!

   - Ха! Да кто ж тут устоит, коли наша госпожа хоть раз посмотрит на него своим гневным взглядом? Вы видели? когда госпожа рассержена, ее глаза мечут такие молнии, что не увернешься - не скроешься.

   - Да. И это в делах житейских. А тут уж... Дело жизни и смерти касалось.

   - Вот и я говорю.

   Глава 15. Атенаис

   Атенаис де Монтеспан была в бешенстве. Сначала служанка ее умудрилась подготовить к утреннему выходу платье, в котором Атенаис была пару дней назад. Разумеется, нельзя сказать, что гардероб ее богат, но все же она не какая-нибудь провинциалка, чтобы появляться в течение недели в одном и том же платье перед королевой и двором. Она придворная дама ее величества Марии-Терезии, дочь герцога де Мортемара и жена маркиза де Монтеспана, родовитого гордеца. Да, она жена этого олуха! Атенаис топнула ножкой. Ревнивого, безмозглого, невыдержанного олуха. Подумать только, он ревнует! И к кому? - к какому-то мелкому дворянчику, признавшемуся ей в любви! Вот невидаль! Стоило из-за этого на глазах всего двора влеплять ей пощечину! Посмотрим, что еще он скажет, когда она, Атенаис, завладеет самим королем!!