Теперь, решив вернуться к роману снова, она взяла книгу в руки. Когда из нее выпал сложенный вчетверо листок, Клементина отчего-то вздрогнула, долго смотрела в смущении на валяющийся на полу белый прямоугольник, не решаясь поднять его и заглянуть внутрь.

   Потом все-таки развернула листок. Прочла странное:

   "Ц.Б. - 1 уровень, лицом строго на запад, на высоте глаз, чуть выступающий камень. Нажать и повернуть по часовой стрелке.

   Библиотека, греки, Платон. На стену за ним - до щелчка. Чтобы закрыть - повторить. Изнутри то же, что Ц.Б.

   Ниже было написано: Надеюсь на вашу память. М."

   Позвала Терезу. Спросила строго:

   - Что это за листок?

   Та долго молчала, соображала. Потом, вспомнив, заломила руки:

   - Простите, госпожа! Это граф де Мориньер, уезжая, просил передать вам лично в руки. Но вы были в таком состоянии! Я положила письмо в книгу, чтобы не потерять. Да и запамятовала. Простите!

   Клементина отпустила ее. Села на кровать, долго смотрела на ровные буквы, на изящную М в конце.

   "Надеюсь на вашу память" - что это?

   Мориньер хотел, чтобы она что-то вспомнила? Не забыла? Что?

   Стала вспоминать. Прогулку, развалины, ход.

   Его руки, голос. "Человек достоин сочувствия".

   Библиотека. Что там в библиотеке?

   Засунула записку за корсаж. Она жгла ей кожу. Достала, снова перечитала. Не выдержала, отправилась в библиотеку, нашла полку с Платоном.

   Достала один том, другой. Положила на пол, к ногам. Присела, открыла, полистала. Несколько томов на латыни. Вздохнула - с латынью она не дружила. Впрочем, теперь это было неважно. Поднялась, заглянула вглубь полки. Внешне - ничего необычного. Дотронулась до стены, провела пальцами по поверхности, понажимала там, потом сям. В какой-то момент, - она не сразу поняла, что произошло, и на что именно она нажала, - что-то заскрежетало, щелкнуло, вся секция шкафа выдвинулась вперед, повернулась, освобождая проход.

   Клементина испугалась, отшатнулась.

   Долго стояла неподвижно, смотрела в темноту. Потом, успокоившись немного, выровняв дыхание, взяла в руки свечу, протиснулась в открывшийся ход. Посветила. Вниз уходила лестница. Она не решилась сразу идти. Вернулась в комнату, к шкафу. Всмотрелась внимательно в заднюю его стенку. Ничего. Ничего необычного. Опять поводила пальцами, нащупала легкую, внешне совершенно не заметную, трещину-стык. Ощупала подушечками пальцев.

   Да, похоже, это и есть тот самый секрет. Небольшой, едва выдающийся в сравнении с уровнем всей прочей стены шкафа, прямоугольник. Нажала на него. Спустя мгновение раздался скрежет, и шкаф встал на прежнее место. Что-то щелкнуло, и все затихло.

   Клементина вернула тома Платона на место, отошла к столу, уселась в кресло.

   Часто билось сердце. Сделанное открытие взбудоражило и даже как будто огорчило ее.

   Когда Мориньер говорил ей о тоннеле, ведущем в замок, она не осознавала, насколько это знание изменит ее ощущения от дома, в котором она теперь жила. Ей вдруг стало страшно, что об этом ходе могут знать чужие.

   Знает Филипп, Мориньер, Жиббо.

   Жиббо? Да, Жиббо, наверняка. Иначе как бы она попадала в башню, не пройдя через двор?

   Возможно, знает, Перье. Должен знать. А вдруг кто-то еще? Чужой? Враг?

   Она не вполне понимала, какого врага сейчас имела в виду. Не было у нее врагов! Здесь, во Франции, пока что - не было.

   И вот тут, в размышлениях этих, в поисках, в обострившемся ощущении опасности она вдруг поняла мучившее ее: "Надеюсь на вашу память".

   Мориньер намекал: все, что он написал должно остаться в памяти. Она будто бы даже услышала его голос: "Запомните все, что я вам написал, и уничтожьте записку".

   Перечитала еще раз, другой. Удостоверилась, что все запомнила. И бросила записку в огонь.

   *

   Клементина почти совсем перестала выходить из библиотеки.

   Огромная комната, доверху забитая книгами, привлекала ее необычайно. В те дни, когда Клементина не планировала посетить Жиббо, она стала запираться в библиотеке с самого утра. Потребовала перенести туда свое любимое, большое, обитое кожей, кресло с высокой прямой спинкой. Выходила вечером - только чтобы переодеться и отойти ко сну.

   Слуги беспокоились.

   - Ну, на что это похоже? Совсем госпожа себя не бережет, - вздыхала нянюшка Пюльшери и при каждом удобном случае старалась отнести Клементине в библиотеку какое-нибудь лакомство. Аннет теперь ежедневно пекла специально для нее мягкие булочки из сдобного теста.

   Отец Жозеф, их капеллан, вспоминая, какой исхудавшей, почти прозрачной была Клементина и как близка она недавно была к помешательству, только кивал головой:

   - Ешьте, дитя мое. Господь освобождает от поста больных, нуждающихся в пище. Ешьте и не забывайте благодарить Господа нашего за щедроты его.

   Клементина любила булочки, поэтому она с легкостью признала себя все еще больной, и к концу зимы превратилась в прежнюю очаровательную женщину.

   *

   На время холодов пламя восстания было поутихло, однако с приходом весны начало разгораться снова.

   Повсюду в городах теперь стояли солдаты, готовые в любой момент броситься в атаку на мятежников. Интенданты старались держать руку на пульсе. Едва осведомители приносили им сообщения, что в том или ином месте готовится выступление крестьян и городской бедноты, как они направляли туда войска. Часто успевали сработать на опережение. Иногда мешкали, опаздывали.

   Тогда битвы оказывались более кровавыми. Повстанцы успевали собрать силы, организоваться в единый кулак, налиться направленной ненавистью. Было очевидно, что кто-то, неистовый, обладающий даром убеждения, собирал, сколачивал войска, руководил ими, подпитывая своей энергией. И повстанцы, и их противники носили на устах одно имя - Одижо.

   Окрестные крестьяне то и дело приносили в замок дурные вести: в середине марта поднялся Борез, позже - восставшими был взят Ла-Вильдье. Вновь обильно лилась кровь. Убивали консулов, сборщиков налогов. В городах грабили лавки, лишали жизни зажиточных горожан.

   Немало доставалось и драгунам. Их ненавидели не только крестьяне и гугеноты, против которых, главным образом, и направлены были воевать солдаты короля. Их терпеть не могли хозяева таверн и постоялых дворов - за то, что, останавливаясь у них, солдаты никогда не платили за пищу и ночлег; ненавидели жители деревень и городов, где стояли солдаты короля; ненавидели женщины, на которых обозленные, истосковавшиеся по женскому теплу, солдаты вымещали свою, смешанную с похотью, агрессию.

   Драгуны чувствовали себя на просторах провинции непрошенными гостями, чужаками. За униженность они платили унижениями, ненависть рождала ненависть.

   В апреле, когда земля, наперекор человеческой жестокости, согретая солнечным теплом, задышала, наконец, ровно и спокойно, выпуская из своих недр новые росточки жизни, Клементине пришлось вновь увидеть драгунов - уже во дворе собственного замка.

   Был вечер. Солнце готовилось опуститься за лес. Красными, вечерними лучами напоследок обнимало оно зубцы башен. Прощалось. Замок готовился ко сну.

   Заслышав шум во дворе, Клементина вышла на площадку перед домом, оперлась на балюстраду, вглядываясь в сумерки. Колышущееся море красных султанов быстро заполняло двор. Она сделала еще несколько шагов, остановилась на верхней ступени, подождала, пока всадники приблизятся.

   Один взгляд на драгун вернул ее в недавнее прошлое. Она почувствовала слабость и... то самое, что чувствовало большинство жителей этих земель - ненависть. Последнее испугало Клементину.