Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Когда я была маленькая, мне очень хотелось все переменить. И потом, когда начались сидячие забастовки, я тоже хотела участвовать. Я была за интеграцию в школах и кафе. Но я была такая светлокожая и даже понятия не имела, что у меня тоже курчавые волосы,— мать начала их выпрямлять, когда мне было три года, ей-богу. Но цвет моей кожи ей проблем не доставлял. (Господи, до чего же мне надоела эта цветная проблема!) Но тогда у меня еще не было сложившейся концепции бытия. А мои родители уже обрели истину, вот почему им так нравится Источник. И мне тоже. Они знают, что все мы — ничто, и цвет кожи — просто иллюзия, и все в мире неизменно. Источник учит, что ничего нельзя переменить, что все страдания — от нашей собственной невзыскательности к себе и что величайшее благо жизни — равнодушие к ней, в этом и состоит наслаждение, если оно вообще возможно.

— Благо жизни — в равнодушии?

— И родители поручили меня заботам Источника. Они помогают его содержать, присылают деньги. И это окупается.

Голодный ребенок плакал, ползая по полу. Айрин подошла к нему и взяла было на руки, но в комнату ворвалась мать и выхватила девочку:

— Мы стараемся оберегать ее от эманаций зла.

— Сука,— выругалась Айрин едва слышно и вновь повернулась к Анастасии, которая так и вибрировала от сознания своей правоты.

— Анастасия,— сказала ей Айрин,— я приехала не для того, чтобы осуждать твой образ жизни. Я проделала этот длинный путь потому, что моя собственная жизнь разбита вдребезги. Понимаешь? — Айрин знала, что насчет Источника она права, но разве в этом дело? — подумала она.

— Возможно, относительно Источника я ошибаюсь. Может быть, ты права, что его защищаешь, но, господи, сейчас не самый подходящий момент в моей жизни, чтобы вот так, сразу, кинуться меня наставлять. Может быть, я отнеслась к нему с предубеждением, заранее настроилась против него, и он это почувствовал...— Она еще что-то бормотала в том же роде, но Анастасия не слушала ее. И Айрин представила себе, как глубокой ночью Умиротворение, Тишина и Спокойствие отрепетировали заранее всю эту сцену. И только Блаженство с самого начала радовалась ее приезду.

— Твоя жизнь — дело твоих собственных рук,— ответила Анастасия с каменным выражением лица.

— Но это же абсурд, совсем не у каждого есть возможность устроить свою жизнь как хочется. Некоторые живут так, как хочется другим. Да большинство! Женщины, которых я учила, вовсе не желали быть неграмотными, да и бедными тоже.

— Но ведь это ты пожелала учить таких людей? Зачем же ты жалуешься?

— Каких таких людей?

— Ну, несчастных, лишенных надежды в своем нынешнем воплощении.

Айрин засмеялась:

— Ты вроде Киссинджера, который как-то сказал, что наш век — не для африканцев.

Но Анастасия не улыбнулась.

— Я вовсе не собиралась тебе жаловаться,— сказала Айрин, чувствуя унижение при одной только мысли о такой возможности.

— Если тебе где-нибудь плохо — уезжай.— Анастасия сказала это убежденно и, как показалось Айрин, весьма самодовольно.

— Ну, а если страдать заставляют условия существования? — Вместо ответа Анастасия воздела кверху ложку, висевшую на шее...

С тех пор все мы прожили немало лет, прошли годы и для Айрин, конечно, и вот однажды, очутившись на Аляске, она к удивлению своему обнаружила, что говорит о методах обучения с группой преподавателей, в которой были индеанки и белые.

— Как только я узнала, что ты приедешь,— рассказывала Анастасия, жившая теперь неподалеку от Гавани,— я сразу сказала своему: «Нет, я должна с ней повидаться, это старый друг».

Они сидели в баре, в солнечные дни похвалявшемся великолепным видом на гору Маккинли, до которой было сто километров. Увы, солнечные дни бывали здесь, очевидно, нечасто, и Айрин видела не вершины легендарных аляскинских гор, а их подножия. Но и они производили впечатление.

— Надеюсь, ты мне простила, что я тебя тогда выгнала,— сказала Анастасия.

— Ну конечно,— ответила Айрин. Она разглядывала людей в баре. Ей нравилась Аляска. Ей нравилось, что у людей здесь такой вид, будто они приехали сюда месяц назад. Однако сырая, хотя и не холодная погода заставляла ее мечтать о солнце, печах и более непроницаемой для сырости одежде, чем та, что она захватила с собой.

Анастасия увела ее прямо со сцены, где Айрин сидела рядом с местной жительницей, индеанкой, которая рассказывала, что у коренных аляскинцев, начинающих помногу читать, слабеет зрение от типографского шрифта.

— Коренные жители всегда считали стопроцентное зрение чем-то само собой разумеющимся,— говорила женщина.— Затем они стали читать. Смотреть телевизор. Ходить в магазины, где все завернуто в целлофан с надписями, которые тоже надо читать. Теперь, чтобы вообще видеть, все нуждаются в очках.— Сама женщина была в огромных очках с ярко-красными стеклами, которые обычно носят летчики. Она вздернула их на лоб и, мигая, смотрела на присутствующих. Наступила долгая пауза, в которую канула утвердительная интонация ее заявления, женщина вся словно ушла в себя, и там, внутри, ее категоричность свернулась клубочком и сникла.— Существует, очевидно, еще и скрытое недоверие к процессу чтения,— продолжала она тихо,— который дарует знание и одновременно может лишить способности видеть вообще. Вот что лежит в основе наших проблем, когда читают люди уже пожилые.

Однако в этом Айрин не надо было убеждать.

Анастасия стояла рядом с Айрин, пока местные преподавательницы обменивались с ней теплыми рукопожатиями.— Так было приятно с вами познакомиться,— говорили они Айрин, словно долго-долго ожидали ее приезда и вот наконец она явилась.— Мы так рады, что вы проделали столь длинный путь из нижних сорока восьми[19].

— Когда я узнала, что ты приедешь и здесь назначена конференция по проблемам местного населения, я подумала, что буду единственной белой. Вижу, что ошиблась.

Айрин выслушала это заявление и глазом не моргнув.

И вот теперь они сидели у стойки бара, с его знаменитым, но отсутствующим видом на гору Маккинли. После дискуссии Айрин чувствовала себя так, словно ее насухо выжали. Мысль о женщине в авиационных очках угнетала душу. Айрин прикончила стаканчик ирландского виски и заказала второй. Она глядела на Анастасию, которая теперь заплетала волосы в косы и укладывала их в сетку из тонких кожаных ремешков, украшенную перьями. Глаза Анастасии буквально плясали от возбуждения. Айрин смотрела, и вдруг ей показалось, что Анастасия становится все меньше, меньше, меньше, что ее лицо расплывается, и вот уже это бледное пятно, едва различимое, как далекий пейзаж. Но это было мгновенное и весьма неуместное наваждение, и Айрин сглотнула его вместе с виски.

— Итак,— сказала она,— все мы — ничто.

— Я слышала, что ты вышла замуж и счастлива,— сказала Анастасия, оставив слова Айрин без внимания.

— Мы были счастливы. Я почти уверена, что были. Знаешь, счастье способно заставить уверовать в него. Тем не менее он меня бросил.

— А мне нравится быть белой,— сказала Анастасия, подавшись вперед и скорчив гримаску, означающую безудержный комический восторг.— Спроси почему.

— Почему? — спросила Айрин.

— Потому что, когда я была черной, я не обладала чувством юмора.— Она засмеялась, и теперь ее забавное лицо и смех гармонировали.

— Не могу с тобой не согласиться,— ответила Айрин.— А кроме того, сходить за белую — это жить такой полноцветной жизнью.

Она, впрочем, искренно надеялась, что все эти проблемы уже в прошлом.

— Нет, нет,— возразила Анастасия,— это как в «Имитации жизни», и помнишь, был еще один такой нудный фильм «Розоватый»? И это совсем не похоже на романы Джесси Фосет или Неллы Ларсен[20], в которых быть белой так важно, чтобы выбрать платье к лицу. Были сначала, конечно, некие обертоны из «Автобиографии бывшего цветного человека»[21], ну, знаешь, эти рассуждения, может ли потенциально великая черная быть удовлетворена, если вдруг превратится в самую обыкновенную белую. Но все это прошло.— Она засмеялась.— Как бы то ни было, я ведь еще здесь, не перешла в мир иной. Просто я устала соответствовать чужим мнениям.

вернуться

19

Аляска — самый «верхний» штат на географической карте.

вернуться

20

Джесси Фосет, Нелла Ларсен — негритянские буржуазные писательницы.

вернуться

21

Роман негритянского писателя Джона Уэлдена Джонсона. Будучи светлокожим мулатом, Джонсон долгое время жил «как белый». В 30-е годы примкнул к освободительному негритянскому движению.

27
{"b":"175987","o":1}