Простыни и наволочки тоже можно так стирать, в сетке. Но если вы нарушите временной режим стирки, то рискуете вытащить жалкие клочки и обрывки обмундирования. Кто-то из вахтенных сигнальщиков как раз отвлекся, прохлопал, и нам пришлось донашивать ветхое, кое-как зашитое рванье.

Если бы мы знали заранее о строевом смотре, мы бы сохранили хотя бы разовое белье, «разуху». Это тонкие марлевые футболка и трусы голубовато-зеленого цвета. К сожалению, она закончилась еще в первые два месяца похода. Уходили весной, должны были вернуться летом и весь «гардероб» с собой не брали, и так мало места. Офицеры и мичмана еще кое-как бы оделись, а экипаж?

— Мы не можем выйти на смотр перед адмиралом как стадо бородатых оборванцев. Решение всегда есть, его только найти надо. Предложения? — вопросил командир, собрав офицеров в кают-компании.

Понурив головы, все молчали. Вдруг встрепенулся помощник.

— А что, если форму сшить? Ведь главное во внешнем виде военнослужащих — единообразие, — и замолчал нерешительно.

— Ну-ну, дальше давай, — подбодрил его командир.

— У меня есть метров двести пятьдесят тика. Получил, чтоб чехлы на матрасах обновить.

Мы засмеялись. Тик — это обивочная ткань в красно-бело-голубую полоску на серовато-желтом фоне. Он так и называется — тик полосатый. Но, посмотрев на командира, смеяться перестали.

— Единообразие, говоришь? — переспросил он с загоревшимися глазами. — Это мысль. Значит, так. Тик выдать. Командирам БЧ раздать ткань подчиненным. Офицерам и мичманам получить ее у помощника лично. Кроить по своей старой форме. Невелика наука — сшить трусы да майку с рукавами. Да и нам в них только полчаса смотра продержаться надо. К утру всем быть в обновках. Пилотки тоже сшить в цвет формы. Тапочки начистить. Приступайте.

Приказ командира — закон для подчиненных. Лодка превратилась во всеобщую швальню — швейный цех по морскому, или ателье. Народ размечал, кроил, резал, шил, примеривал и подгонял. Ночь прошла в трудах. К утру все были готовы предстать перед командиром эскадры с лихостью и молодцеватостью.

Помощник загордился от своего ума и находчивости, и рассчитывал, как минимум, на внеочередное воинское звание по возвращению в базу. Командир хорошего не забывал.

Утром встали на якорь на рейде.

Катер командующего подошел к борту лодки. Подали легкий трап. Прозвучала команда «Смирно!». Адмирал, глядя под ноги, чтобы не оступиться, шагнул на палубу и поднял глаза на рапортующего ему командира. Челюсть у него отвалилась, а глаза вылезли из орбит.

Ему докладывал одетый в полосатые трусы и футболку веселенькой расцветки русобородый пират в погонах капитана второго ранга и странном головном уборе, больше напоминавшем платок-бандану или шапочку русского каторжанина, чем пилотку. Не хватало повязки на глазу, а то сошел бы за Моргана или, на худой конец, за капитана Блада.

За Нельсона? Нет, тот в сюртуке и шляпе ходил.

Посмотрев на пестрый строй, командующий потерял дар речи, и затряс головой, отгоняя наваждение.

Перед ним, молодцевато подтянув животы, стояла банда то ли пиратов, то ли арестантов. На всех была полосатая форма одного цвета и банданы с крабами или звездочками. Правда, у одних полоски шли вдоль, у других поперек. Встречались пижоны, трусы которых были в вертикальную полоску, а футболка в горизонтальную. И все были бородаты!

На правом фланге мичманской шеренги стоял возможный победитель конкурса на лучшую подводную бороду мичман Майборода. Его семимесячная огненно-рыжая борода, прекрасно соответствующая фамилии, уже достигала пупка и на легком ветру трепетала, как флаг, стараясь завернуться и ударить по морде соседа. Сосед уворачивался и уклонялся от нее, нарушая незыблемость строя. Пришлось Майбороде подтянуть трусы повыше и заправить в них непокорную.

Адмирал встрепенулся, уловив движение в строю, подскочил к Майбороде, окончательно потерял дар речи и только потыкал пальцем в бороду, аккурат на уровне резинки.

Командир, находясь чуть сзади, почтительно сопровождал немого командующего. Уловив вопрос в полубезумном взоре, он тактично кашлянул и сказал:

— Борода, товарищ адмирал. На конкурс.

А Майборода, гордившийся дикой порослью на лице и польщенный таким интересом начальства к своей персоне, выпятил грудь и ни с того ни с сего гаркнул прямо в волосатое адмиральское ухо:

— Так точно! Борода!

От молодецкого крика борода выскользнула из трусов и попыталась хлестнуть комэска по лицу.

Штабные офицеры, прибывшие на смотр, на борт не поднимались, а истерически хихикали на катере, зажимая рты руками и хрюкая от удовольствия.

Командующий отшатнулся, очнулся, поправил челюсть рукой, нервически сглотнул и слабым голосом вопросил:

— Фамилия?

— Майборода, товарищ командующий!

Адмирал вздрогнул и медленно двинулся вдоль строя. Замер напротив помощника Никитина и указал на его подбородок:

— И этот … борода?

Никитин по национальности был якутом. Ему тоже был нужен злополучный конкурсный ковер. По этой причине на его подбородке красовались пять(мы пересчитывали) редких, но длинных волосин. Для лучшего роста он их смазывал особым составом на основе комбижира. Волос рос, но, увы, не густел.

Услышав очередное «так точно», комэск не выдержал. Он как-то дико подпрыгнул, совершив немыслимый пируэт на узкой палубе, а потом сорвал с себя белую адмиральскую фуражку с шитьем, швырнул ее под ноги и стал с остервенением топтать, а затем и пинать, издавая какие-то клекочущие звуки.

Строй следил за его действиями с огромным интересом. О виртуозном танце на фуражке мы читали, но видеть подобного не приходилось. У Станюковича, по-моему, предшественника этой доброй адмиральской традиции прозвали «Диким дедушкой». Во второй офицерской шеренге уже заключались пари на пять честно заработанных, эквивалентных валюте бон (или бонов?), на то, когда же фуражка улетит за борт, на седьмом или девятом ударе.

Адмирал оказался хорошим футболистом и обманул ожидания всех спорщиков. Виртуозно пропинав фуражку вдоль строя, до ограждения рубки, последним мощным пинком он отправил ее, оскверненную, в воду и взбежал на борт катера. Почувствовав под ногами родную палубу, командующий обрел и дар речи.

Стоя на корме удаляющегося катера, он размахивал руками, крутил нам дули и дико орал:

— Х… вам, а не подход к пирсу! Х… вам, а не воды набрать! Х… вам, а не отдых во Владивостоке! На Камчатку, немедленно, в три секунды! Таким положен х…, а не отдых! Банда! Вон! На х…! Немедленно! Борода! На Камчатку! Апрель-борода! Каторжники! Х…! Март-борода! Таким бородатым п…расам никуда нельзя! Никогда…

Хотя он и громко вопил, но расстояние между нами увеличивалось, катер шел ходко, поднимая бурун, и окончание фразы растаяло где-то за его кормой.

Мы удивленно стояли, провожая начальство взглядами и чувствуя легкую обиду за предпоследний пассаж: мужеложство на нашем корабле никогда не практиковалось.

Потом подняли якорь и с легкой душой устремились домой, на Камчатку, урезав расход воды и радуясь, что захода во Владивосток не будет. Майборода хотел сачком для ловли летучих рыбок выловить фуражку (чего же зря добру пропадать!), и попросил командира подойти чуть поближе. Тот почему-то не согласился и обругал Майбороду нехорошими словами, пообещав сделать из него Январь-бороду. Тот испугался и весь переход от командира прятался.

А бороды командир, озверев по непонятной для нас причине, приказал сбрить немедленно, всем. Сам лично контролировал. Процесс был длительным и болезненным. Попробуйте удалить четырех-пятимесячную бороду, когда пресной воды нет, а в вашем распоряжении только ножницы и тупая, заржавевшая от влажности и невостребованности бритва «Нева» черной стали. Никогда не брились «на сухую»? Ну и не пробуйте.

Отсеки были завалены безобразными клочьями разномастных волос, еще несколько минут назад бывших холеными, ухоженными бородами. Пришлось объявить большую приборку. Волос выбросили килограммов пятнадцать.