1975

* * *

Нас в путь провожали столетние липы,

Да лампа над темным надежным столом,

Да каменных улиц гортанные всхлипы

С нежданно родившимся в камне теплом.

Мазутных пакгаузов лязг на рассвете,

Цветущие шпалы железных дорог,

Ровесников наших послушные дети,

Да весен московских гнилой ветерок.

И редко кто был виноват перед нами.

Мы стол покидаем в положенный час.

Но будет о ком тосковать вечерами

Глазастым потомкам, не знающим нас.

Разрушатся времени ржавые звенья,

И, может быть, сделаются оттого

Нужней и бесхитростней наши прозренья,

Отрывки, ошибки, беда, торжество.

Тогда все сольется в прозрачную повесть

И выступит, будто роса на траве.

Нас в путь провожает непонятый посвист

Разбуженной птицы в дождливой листве.

1975

* * *

Заката рыжая полоска —

Как будто птица горихвостка

Взмахнула огненным пером

Над керосиновым ведром.

Ее усильем невесомым

Обочины озарены

Бесшумным заревом веселым

До появления луны.

Покуда нам нельзя на волю,

Пока в неволе мочи нет —

Остался свет на нашу долю,

Ночной предавгустовый свет.

Остался впредь до жути зимней

Под осязаемой луной

На нашу долю — короб синий

Нагретый, звездный и земной.

Нам остается месяц лета —

И можно ждать, как всякий год,

Пока багровый круг рассвета

Над хрупким дымом не взойдет.

Мы в чистом воздухе окраин,

Как пробки, фортки отворяем —

И пьем рябиновый настой

С последней выжатой звездой.

В такие дни острее слышит

Намеки совести душа.

Над самым ухом осень дышит,

Листами твердыми шурша.

И надо, с зоркостью орлиной

На глаз отмерив крайний срок,

Надежду вылепить из глины

Размытых ливнями дорог.

1975

* * *

Вступает флейта. Ветер. Дождь.

Автобус на краю столицы.

Ты долго к поручням идешь,

Боясь на листьях оступиться.

Вошел и сел, не взяв билет,

По старой памяти, по блажи...

Тебе уже не двадцать лет,

Не тридцать лет, не сорок даже.

Ты ни одной строки не стер

В театроведческом конспекте.

Природа учит, как актер,

Искусству жить, искусству смерти.

Ты умер — а она опять

К игре без промаха готова.

Искусство жить и умирать —

Ее бессмертная основа.

А близ дороги кольцевой —

Как сталь холодные осины,

И ты коснешься головой

Звенящих нитей паутины,

И ты приляжешь на ковер

И отдохнешь на перегное,

Ведя предсмертный разговор

С охладевающей землею.

1975

* * *

Под ветреными облаками

На тротуарах городских

Мы исполняем каблуками

Напевы выдумок своих.

И наши судьбы бродят рядом,

Как мы, толкаются взашей

Под абажурным жарким взглядом

Больных горячкой этажей.

И по верхушкам пробегая

Садовых лип и тополей,

Вступает музыка — такая,

Как мы, но чище и смелей.

А нам бы вслушиваться только,

Гонять надежду по следам.

К чему стадами течь без толка

По освещенным городам?

Я песню каменную выну,

Прочищу легкие до дна,

Пока меня толкает в спину

Живого вечера волна.

Что значили бы время, место —

Отмеренная скорлупа —

Когда б не эта, у подъезда

Консерваторского, толпа!

1975

* * *

Устал бежать: пошла дорога в горку.

Автобус рядом, поднажал бы — сел,

Но, кажется, я различил семерку

Из номера 187.

Бежать не надо: мне на сто тридцатый.

Вот закурю — глядишь, и подойдет...

Какой-то теплой и дождливой датой

Наш летний город в памяти живет.

Прошедшее мое — надежный угол,

Там двое недоверчиво нежны,

И в луже разбегающимся кругом

Их отражения искажены.

В нас ликовала сдержанная сила,

Мячом казался шар земной — лови!

Любовь? Не знаю... Но другое было,

Немногим хуже счастья и любви.

Звенела медь в оттянутых карманах,

Гуляла грусть, в ушах твоих звеня.

Я говорил о замыслах и планах,

И ты, как должно, верила в меня.

И заполночь дышал туманом город,

И сущность жизни знавший пешеход,

Дивясь, ловил обрывки разговора,

В котором было — все наоборот.

1976

* * *

Жизнь обрела привычные черты,

Что было нужно — за день наверстала.

Застольный шум, а посредине — ты:

Слегка паришь, но выглядишь устало.

Накрытый стол немало обещал,

Но разговор не ладился, как будто

Какой-то сговор вас отягощал,

Исподтишка встревая поминутно.

О Господи, как фантастичен быт!

Искажены смеющиеся лица.

Кто с кем тут рядом и зачем сидит,

На что озлоблен и чего боится?

Хозяюшка, отсюда не взлетишь.

Оскалит рот насмешливая вечность.

Погасишь свет — и ясно различишь

За окнами таящуюся нечисть.

И вправду мир покажется тюрьмой,

Дыханье — счастьем и прогулка — волей.

Что с нами происходит, Боже мой,

На этом самом жутком из застолий?

Март. Ночь. Москва. Гостеприимный дом.

Отменный спирт расходится по кругу.

Хозяйка, слушай, а за что мы пьем,

Зачем мы здесь — и кто мы все друг другу?

Пускай хоть выпьем каждый за свое

Под общий звон фужеров или рюмок.

Я — пью за волчье сладкое житье,

За свет звезды над участью угрюмой.

Хозяюшка! За звучным шагом — шаг,

Земля за нас, она спружинит мягко,

И каждый дом — по крайности, очаг,

И смертный мир — не больше, чем времянка.

1976

* * *

                                С.Гандлевскому

Вот и снова в предосенний день

Побредем по глянцу площадей,

Поразмыслим, чем же год отмечен.

А земля нас тащит за собой

В орбитальный космос голубой.

Год шестой от нашей первой встречи.

Все родное — в памяти родней.

До прекрасных августовских дней

Берегу тепло под полушубком.

Дорожу пожатием руки —

И живу, резону вопреки,

В этом крае, вымершем и жутком.

В августе с друзьями посидим.

Папирос замысловатый дым

Тянется в распахнутые окна.

Капает на кухне самогон.

И огонь заката вознесен

В облака торжественно и вольно.

К высоте распространится речь.

Будет лето медленное течь,

Занавеска светлая — качаться.

В августе присядем у стола.

Жизнь — она ведь все-таки была

И пока не думает кончаться.

1976

* * *

Земли осенней черные пласты

Еще не разворочены дождями,

Но знаю я — и, верно, знаешь ты,

Каким ветрам орудовать над нами.

Еще пылят сентябрьские пути.

Еще звенит колодцами деревня.

Будь проклят день и час, когда... Прости,

Благословись, возлюбленное время.

Другого нет. И, если разрешат,

Я все скажу, что ночь наворковала,

Пока в дремоте граждане лежат

На папертях Московского вокзала,

Пока еще не холодно, пока

К себе берет нас камень постепенно.

Будь проклят... Не поднимется рука,

Родное время, будь благословенно.

Свистками черни воздух потрясен,

Смешна любовь — и ненависти мало,

Но кто бы знал, что людям тех времен

Благословенья лишь и не хватало.

1976

* * *

За ночью ночь меня всего трясло.

Отряд берез держал границу леса.

Начало суток, новое число

Меня встречало лязганьем железа.

Неслись с окраин первые шумы,

Гудки гудели, грохотала трасса,—

И думал я: вот-вот увидим мы,

Как от востока светится пространство,