Чуть под вечер шагнешь из ворот —

На лице залепляли веснушки,

Залетали в смеющийся рот.

Над полмиром, и больше, пришлося

Им шуметь выше гор и лесов,

Обгоняя погоню за лосем,

Обгоняя огни поездов.

Засекаться о клювы летящих

Птиц пришлося, греметь о крыло

Самолета. И, падая в чащу,

К леснику стучаться в стекло...

За рекой в бору великаны,

Лампой — месяц, столом — гора,

Подымая к тучам стаканы,

Совещаются до утра.

Еще землю царапает полоз.

Купол дымен. Дорога долга.

И опять мне твой смех и голос

Задыхаясь несут снега.

Хлопья шепчут: «...лиц не запомнить.

Мы неслись любоваться тогда

Огневыми хвостищами комнат,

Табуном — за звездою звезда.

Опускал шлагбаумы вечер.

Шла с ведром она со двора.

Мы гурьбой ей садились на плечи

И на мокрые стенки ведра...»

В том дворе, под лампой, повисшей

Словно колокол над столом,

Парней-кленов и девушек-вишен

Круг сходился к вечеру в дом.

Отработав, свои и соседи

Собирались. Гасла заря.

Тень на лицах из синьки и меди,

Свет — из яблока и янтаря.

Лампа золотом скатерть мажет,

Озаряет то лоб, то висок.

В кресле бабка столетняя вяжет,

Будто меряет на нос чулок.

Крыты веки умбровой пылью.

Дни, как скалы ломавший потоп,

Ей глубоко пробороздили

Земляные скулы и лоб.

Все казалось тогда драгоценным:

Блеск чуть видных чешуек лица.

Медный кран и мыльная пена

На усталой шее отца.

Дым над ужином. Хлеб из корзины,

На ногах у стола резьба.

И у деда — рогом — седины

Над щербатым вылепом лба...

Все бодрится старик. Он лечит —

Гири сняв — стенные часы.

Вынул кучу пружин и колечек

И сердито щиплет усы.

С темной старостью рядом какая

Юность шумная («...все им смешно-о»...)!

Будто пенится хлябь золотая, —

В чернобоких корчагах вино.

А когда, наконец, ты входила —

Оживал ковер, и в дуду

Шерстяная баба трубила,

Овцы блеяли в желтом саду.

И на печке с корой железной

Два сверчка, лишь бы ты вошла,

Поплевав в ладони, прилежно

Били в тоненькие колокола.

И на стеклах иней, иглистый,

Лирохвостый, с отблеском в медь,

Как под ветром боярышник, листья

Покачнув, начинал шуметь...

Ты вошла, и все обернулись,

Так светло и шумно вошла,

Будто вьюга трубами улиц

В снежных искрах тебя несла.

От полета еще раскружиться

Не успев, бросив шаль на окно,

Ты сказала: «Еду учиться

Завтра ж! Вот и все... Решено».

И пока подруги кричали,

Словно ветви сплетя голоса,—

Горстью капель дрожа, умирали

Звезды снега в твоих волосах.

И отец твой, кожевник (...краска

Въелась в ногти...), щуря глаза.

Бормотал с угрюмою лаской:

«Ну, добро... Значит, едешь, коза?

Что ж? А я тут останусь кожи

Квасить, — завтра опять, чем свет...

Осержусь — вот и дерну — тоже

В инженеры — на старости лет!»

И, смеясь, наступив неуклюже

Сапогом на дырявый ковер,

Он жгутом полотенечных кружев

Чуть не до крови шею тер.

Ну, а мне с моею любовью

Было хуже... На шатком столе

Чай дымился, и оком разбоя

Водка щурилась в толстом стекле.

Здесь прощались. И рюмкам в донца

Бил оранжевый, ломкий свет,

Будто карликовые солнца,

Утонув, зажигали след.

Обрывались с вешалок шубы;

Иней гнулся ботвой со стекла;

И над всем этим: скатертью грубой,

Над убранством бедным стола —

Темный волос набрасывал клином

Тень на лоб, на пламя щеки.

Загорались цыганским, старинным,

Краснодонным блеском зрачки.

Тихий голос, глубокий до дрожи,

И румянец, игравший едва,

Будто в жилах под смуглой кожей

Брезжит утро и пляшет листва.

Было нечто — в простом, смугловатом,

Словно ветру открытом лице —

Шелестящий корабль снегопада

Подымавшее в шумном кольце.

Нечто — в голосе, за поворотом

Плеч приподнятых, как за стеной, —

Отпиравшее с гулом природу.

Как стеклянный сундук предо мной.

Все явленья — в морозном дыме

Лес — от солнца до пенья в крови —

Зеркалами вставали живыми

Пред лицом этой странной любви.

Даже стены, промозглые, в меле,

Чуть заметно лучились, и дом

Оживал. Даже стулья умнели,

Черным лаком блестя, как зрачком.

...А когда уходил я — над ширью

Утра медленного, сквозь снега

Подымала обозы, как гири,

Голубого моста дуга.

И, опять, как всегда бывало,

Лишь увижу тебя пред собой,

Изумленье огромным валом

Захлестнет меня с головой...

В мире есть Снеговая Корчага.

Юность, память, судьба, забытье —

Все в ней тонет. Снежинок ватага

По ночам приносит ее.

И черпак, и кружку приносит,

И бинокль, чтобы видеть на дне

Город сердца, метельную проседь

И огонь у любимой в окне.

1934

__________________

Источник: Державин В.В. Стихотворения. М.:

Советский писатель, 1936.

ОБЛАКО

Над землей проносится,

Инея свежей,

Глыбистое облако

В десять этажей.

И стоят под облаком

На земле дома,

Им на крыши сыплются

Спелые грома.

Облако похоже

На большой дом.

Голубоголовый

В нем живет гром.

Он в сырой, просторной

Комнате сидит.

Он в окно из тучи

На землю глядит.

Видит:

Люди. Крыши.

Поле. Двор. Сад.

В пыльных листьях яблонь

Яблоки висят...

И кончают дети

В мячик играть,

И выходят в поле

Облако встречать.

«Вы откуда, облако,

Инея белей?

Вы в пути не видели

Наших кораблей?»

Отвечает облако:

«На севере прошли

Подо мной большие

Ваши корабли.

Восемь дней оттуда

Мне пришлось лететь.

Восемь дней под солнцем

Горело я, как медь.

Я устало! Нынче

Мне пора греметь!»

Тут шагнул из облака

Голубой гром.

Он сшибает с петель

Дверь кулаком.

Дымовые конюхи

Грому подвели

Водяную лошадь,

С гривой до земли.

Испугались дети

И домой ушли.

Но гроза окончилась.

Отражен рекой

Глыбистого облака

Остров меловой.

Над рекой радуга

Тонкая встает,

И под ней проходит

Белый пароход.

Плавником пунцовым

Ночь шевеля,

Словно кит под радугой,

Плывет земля,

Города проносит

На спине сырой.

Громовая свежесть

Ходит над землей.

На нее похожа

Яростью живой

Молодость летучая

Наша с тобой.

Источник: Державин В. Облако // Красная Новь.

1935. № 10. С. 94.

__________________

РАЗГОВОР С ОБЛАКАМИ

Будто в небе задумались

Облака Альта-кумулюс,

Будто мир в человецех

и благоволение.

Может быть,

Я сейчас

Первый раз

На веку молюсь.

Первый раз

И последний

Встаю

на колени я.

Как со дна

Необъятного

Капища тления

в пропасть

заживо вверженный,

вместе с умершими,

Говорю я

с ночными —

Еще не померкшими —

Между темной землею

И звездными вершами

к лукоморью рассвета

небесными нерестами

В высоте несказанной

плывущими —

перистыми

облаками:

— Когда вы — над кровлей, отцовою,

Далеко

За горами

Безлюдно-ущелистыми,

Загремите весенней

Икрою перловою,

Покидая навеки

Путину небесную, —

Бросьте горсть ваших капель

В палату трапезную,

Где сидит мой отец

За нерадостной чашею

И беседа иссякла струей замолчавшею.

Вы ему прошумите