* * * Трудно, трудно, брат, трёхмерной тенью В тесноте влачить свою судьбу! На Канатчиковой — переуплотненье, И на кладбище уж не в гробу, Не в просторных погребах-хоромах, — В жестяной кастрюльке прах хоронят. Мир совсем не так уже обширен. Поубавился и вширь, и ввысь... Хочешь умереть? — Ступай за ширму И тихонько там развоплотись. Скромно, никого не беспокоя, Без истерик, — время не такое! А умрёшь — вокруг неукротимо Вновь «младая будет жизнь играть»: День и ночь шуметь охрипший примус, Пьяный мать, рыгая, поминать... Так-то! Был сосед за ширмой, был да выбыл. Не убили — и за то спасибо! Февраль 1929 * * * Ты, молодая, длинноногая! С таким На диво слаженным, крылатым телом! Как трудно ты влачишь и неумело Свой дух, оторопелый от тоски! О, мне знакома эта поступь духа Сквозь вихри ночи и провалы льдин, И этот голос, восходящий глухо Бог знает из каких живых глубин. Я помню мрак таких же светлых глаз. Как при тебе, все голоса стихали, Когда она, безумствуя стихами, Своим беспамятством воспламеняла нас. Как странно мне её напоминаешь ты! Такая ж розоватость, золотистость И перламутровость лица, и шелковистость, Такое же биенье теплоты... И тот же холод хитрости змеиной И скользкости... Но я простила ей! И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина, Виденье соименницы твоей! Осень 1929 * * * В крови и в рифмах недостача. Уж мы не фыркаем, не скачем, Не ржём и глазом не косим, — Мы примирились с миром сим. С годами стали мы послушней. Мы грезим о тепле конюшни, И, позабыв безумства все, Мы только помним об овсе... Плетись, плетись, мой мирный мерин! Твой шаг тяжёл, твой шаг размерен, И огнь в глазах твоих погас, Отяжелелый мой Пегас! 6 октября 1931 * * * И вправду, угадать хитро, Кто твой читатель в мире целом: Ведь пущенное в даль ядро Не знает своего прицела. Ну что же, — в темень, в пустоту. — А проще: в стол, в заветный ящик — Лети, мой стих животворящий, Кем я дышу и в ком расту! На полпути нам путь пресек Жестокий век. Но мы не ропщем, — Пусть так! А все-таки, а в общем Прекрасен этот страшный век! И пусть ему не до стихов, И пусть не до имён и отчеств, Не до отдельных одиночеств, — Он месит месиво веков! 29 октября 1931 * * * Гони стихи ночные прочь, Не надо недоносков духа: Ведь их воспринимает ночь, А ночь — плохая повитуха. Безумец! Если ты и впрямь Высокого возжаждал пенья, Превозмоги, переупрямь Своё минутное кипенье. Пойми: ночная трескотня Не станет музыкой, покуда По строкам не пройдет остуда Всеобнажающего дня. 3 ноября 1931 * * * Измучен, до смерти замотан, Но весь — огонь, но весь — стихи, — И вот у ног твоих он, вот он, Косматый выкормыш стихий! Его как голубка голубишь, Подёргиваешь за вихор, И чудится тебе: ты любишь, Как не любила до сих пор. Как взгляд твой пристален и долог! Но ты глазам своим не верь, И помни: ни один зоолог Не знает, что это за зверь. Май 1932 * * * Паук заткал мой тёмный складень, И всех молитв мертвы слова, И обезумевшая за день В подушку никнет голова. Вот так она придёт за мной, — Не музыкой, не ароматом, Не демоном тёмнокрылатым, Не вдохновенной тишиной, — А просто пёс завоет, или Взовьется взвизг автомобиля, И крыса прошмыгнёт в нору. Вот так! Не добрая, не злая, Под эту музыку жила я, Под эту музыку умру. Стихотворения разных лет
Агарь Сидит Агарь опальная, И плачутся струи Источника печального Беэрлахай-рои. Там — земли Авраамовы, А сей простор — ничей: Вокруг, до Сура самого, Пустыня перед ней. Тоска, тоска звериная! Впервые жжет слеза Египетские, длинные, Пустынные глаза. Блестит струя холодная, Как лезвие ножа, — О, страшная, бесплодная, О, злая госпожа!.. «Агарь!» — И кровь отхлынула От смуглого лица. Глядит, — и брови сдвинула На Божьего гонца… |
