Здесь мы откроем еще одну страницу в истории изучения реки, страницу, по мнению ученых, необычайно важную и интересную.

Бируни перевернул страницу рукописи и задумался, глядя на чистый лист. К вечеру, когда слуга пригласит на скудный ужин — не очень-то жалуют в Газне непокорного звездочета, — и этот лист тоже покроется черными затейливыми значками арабского письма.

Вспоминается, что еще в Ургенче один из молодых учеников спросил, почему ученый пишет по-арабски, а не на родном хорезмийском языке. Они разговаривали тогда по-хорезмийски, а не по-персидски, как было принято при дворе хорезмшаха Мамуна. Он, Бируни, пытался объяснить юноше, почему арабский язык единственно пригоден для научных сочинений. Горько было говорить о родном языке, что он уже не способен выразить всю сложность научных понятий. Наука чувствует себя чужой на хорезмийском языке. А родной язык он помнит и любит. Принято говорить на нем с друзьями. Грустно, что за последние годы все реже и реже приходится говорить на нем. Здесь, в Газне, все должны говорить по-персидски. Так принято, так приказал Махмуд, султан, повелитель многих стран и народов. А персидский не мил Бируни. Персидский постепенно вытесняет хорезмийский и на родине. Это язык завоевателей. Да и для науки он не подходит. «Поношение по-арабски милее мне, чем похвала по-персидски», — подумал ученый. Интересно, правильно ли понял его тогда молодой человек. Да и остался ли он жив после нашествия Махмуда на Ургенч. Ведь султан увез в Газну только известных ученых.

Бируни очистил перо и продолжал писать: «Море перемещается на место суши, а суша на место моря.

Если это было до появления людей в мире, то об этом неизвестно людям, а если после, то не осталось в памяти, потому что события, происшедшие давно, стираются в памяти людей. Особенно изменения, происходящие постепенно; о них знают только избранные.

Такова Аравийская пустыня, которая когда-то была морем, а теперь засыпана так, что следы его обнаруживаются только при рытье колодцев и прудов…»

Ученый вспомнил о каменных плитках, полученных хорезмскими купцами от живущих в пустыне кочевников и привезенных в Ургенч. Многие дивились тогда диковинным изображениям, отпечатавшимся на камне. Не удалось узнать от купцов, в каком месте найдены были эти камни.

«Подобные этим камням, внутри которых плавники рыб, мы находим и в песчаной пустыне между Джурджаном и Хорезмом. Она была когда-то озером, потому что течение Джейхуна проходило через нее в Хазарское море, мимо города, называющегося Балхан. Об этом говорил Птолемей в книге «География…», а между нами и Птолемеем около 800 лет. Джейхун тогда пересекал эту местность, которая теперь является пустыней… орошал города и селения, бывшие там вплоть до Бал-хана…»

На улице послышался конский топот. Он нарушил тишину сада, спугнул рой теснившихся в голове мыслей. Всадники остановились у калитки. Бируни поднял голову от рукописи. Сквозь зелень деревьев было видно, как по дорожке, догнав и отстранив поспешившего было слугу, к беседке приближается высокий воин.

Слышно было, как на улице запирали двери домов, замолчали и скрылись игравшие в пыли ребятишки, голоса которых издали доносились обычно и сюда, в сад.

«Боятся. Даже здесь, на родине султана, народ не любит и боится Махмуда», — подумал ученый.

Воин остановился у беседки и поклонился Бируни. Это был не простой конник, а один из военачальников султанской гвардии. По одежде ученый сразу узнал в нем хорезмийца. «Раньше за мной присылали от везира кого-нибудь из придворных, скоро пришлют простого солдата». Но ему было приятно, что посланный оказался хорезмийцем.

Одежда воина была запыленной. Не из дворца прискакал. Наверное, из загородного военного лагеря. Султан любит проводить там свой досуг. Интересно, зачем он понадобился на этот раз Махмуду.

Воин, поклонившись еще раз, сказал по-персидски:

— Наш повелитель, да продлит аллах дни его, справляется о твоем здоровье, почтенный ходжа.

— Здоров ли султан?

— Слава аллаху, здоров. Повелитель хочет видеть тебя во дворце. Повелитель хочет знать, благоприятствует ли положение звезд его военным намерениям.

Бируни недовольно поморщился и опустил голову. Снова составлять гороскоп, в силу которого верят только невежды, воображающие себя учеными, да такие, как Махмуд. Но перед султанским посланцем, даже если он и хорезмиец, нельзя показывать раздражения. Не то опять угодишь в сырую и вонючую яму.

— Передай повелителю, что его верный слуга Абу-Райхан вечером будет во дворце и надеется осчастливить себя видом повелителя.

И неожиданно, по-хорезмийски, спросил:

— Твой отец откуда родом?

Гонец казалось, не удивился вопросу. «Знает, наверное, меня», — подумал ученый.

— Из Даргана, достойный ходжа.

— Давно служишь в войсках повелителя?

— Шестой год.

Воин стоял спокойно, как будто и не собирался уходить. Тысячи таких служат сейчас Махмуду. Шесть лет назад, после разгрома хорезмшаха при Хазараспе, остатки хорезмского войска были включены в огромную разноплеменную армию султана Махмуда. Кого только не было в ней. Индусы, персы, таджики, тюрки, афганцы, представители других народностей Азии. И вот, хорезмийцы. И этот, рослый и мужественный, тоже был взят в плен при Хазараспе.

Бируни внимательно посмотрел на воина. Одежда богатая, и оружие дорогое. Очевидно, доволен и не скучает по родине.

— Давно не получал вестей из Хорезма?

— Шесть лет.

По тому как воин произнес это — лицо его, строгое, даже, пожалуй, надменное, стало простым и добрым.

Бируни понял: и этот, так же как и он сам, тоскует по родным краям. Красивы горы в Газне, но милее хорезмийцу бескрайние просторы хорезмских степей.

— Повелитель собирается в поход?

Гонец замялся. Видимо, он знал о предстоящем походе, но официально войскам о нем объявлено еще не было.

— В войсках говорят о походе в Мультан, достойный ходжа. Слышал сегодня утром.

Снова в Индию. Как бы повелителю не пришло в голову опять тащить его с собой. Опять надолго оставить книги и инструменты тащиться в султанском обозе, слышать рев слонов, видеть разграбленные селения и толпы плененных…

Бируни отпустил воина и снова склонился над рукописью. Топот лошадей всколыхнул тишину улицы и неожиданно стих за поворотом… Ученый писал и перед ним вставали картины Хорезма.

«Возникли препятствия, — писал Бируни, — из-за которых вода Джейхуна уклонилась к краям страны гузов. Ему встретилась гора, известная теперь под названием Фамал-Асад («Пасть льва»). Вода собралась и вышла из берегов, следы ударов волн сохранились высоко на скале. Наконец вода пробила эти расшатанные уже камни и прошла дальше, приблизительно на день пути. Затем она повернула направо… по руслу известному теперь под именем Ал-Фахми, и люди построили на берегах ее более 300 городов, развалины которых сохранились до сих пор…

И встретилось этому руслу то же, что встретилось первому: оно запрудилось и вода повернула налево, вплоть до земли печенегов, по руслу, известному теперь под названием реки Маздубаст в пустыне, которая между Хорезмом и Джурджаном. Она затопила много местностей на долгое время и разрушила их также: жители их переселились на побережье Хазарского моря… Потом вся вода потекла по направлению к Хорезму… и просочилась через разрывы скал… в начале равнины Хорезма. Она пробила скалы, затопила местность и сделала ее озером. Из-за обилия воды и силы ее течения Джейхун был мутным от грязи, которую он нес. Разливаясь, он осаживал землю, которая была в нем; земля постепенно затвердевала… и делалась сухой, а озеро удалялось, пока не появился весь Хорезм. Озеро, удаляясь, дошло до гор, вставших перед ним поперек; с ними оно не могло бороться и уклонилось по направлению к северу, до земли, в которой теперь живут туркмены. Между этим озером и тем, которое было у реки Маздубаст, — небольшое расстояние, а то озеро стало соленым и грязным и плыть по нему нельзя; называется оно по-тюркски Хызтенкизи, то есть «Девичье море».