— Поволокли, счастливчики…
* * *
Пятьдесят лет назад археологом В. Л. Вяткиным при раскопках Афрасиаба — домонгольского Самарканда — был найден обломок штукатурки с росписью. Это было первое вещественное доказательство (до этого имелись лишь сведения из письменных источников — китайской летописи) о существовании живописи в древней Средней Азии. Найденная в 1913 г. В. Л. Вяткиным роспись погибла: находка была неожиданной и застала археологов врасплох. Оставленный на длительное время незакрепленным красочный слой ее растрескался, отошел от грунта и свернулся. К счастью, художнику удалось сделать копию. На росписи были видны изображения трех фигур, прорисованные черными линиями. В живописи преобладали желтые, пурпурно-красные и различные оттенки синих тонов.
К моменту, когда были открыты росписи Топрак-калы, стала известна живопись и из других районов Средней Азии, в частности замечательные росписи из Пянджикента VII–VIII вв.
Живопись Топрак-калы занимает особое место среди памятников искусства древней Средней Азии. Время, когда создавались росписи Топрак-калы, — период расцвета античной культуры Средней Азии. Это обусловило реалистический характер живописи (это же относится и к топрак-калинской скульптуре, о которой мы еще будем рассказывать) в отличие от более поздней живописи Пянджикента, в какой-то степени условной, стилизованной.
Мы уже говорили, что во дворце хорезмшахов были расписаны (или по крайней мере окрашены) стены почти всех многочисленных помещений. Хорезмийские художники писали минеральными красками, закрепленными каким-то клеящим веществом. Комочки этих красок и черепки с краской, своего рода палитры, применявшиеся для пробы густоты красочного слоя, находили во многих помещениях. Поражает большое богатство цветов и оттенков: красного, малинового, алого, розового, оранжевого, желтого, зеленого, синего, голубого, голубовато-серого, коричневого, фиолетового, белого. И при этом преобладают теплые, радующие глаз тона.
О чем же рассказывали хорезмские живописцы? Восстановить сюжеты росписей чрезвычайно сложно. Навсегда останутся загадкой сюжеты росписей многих комнат, представленные мелкими обломками. Работу исследователя затрудняет и то обстоятельство, что в завале одного помещения могут оказаться обломки росписей сразу двух помещений: верхнего этажа и нижнего. Попробуй разберись!
Но одна находка следовала за другой, и тщательное исследование и сопоставление многих обломков позволяло иногда расшифровывать тайну росписей. Вот так называемая «красная комната». В ней и в нескольких соседних помещениях были найдены и расчищены многочисленные фрагменты большой, связанной несомненно единым сюжетом живописной композиции. Поднятая лапа тигра или льва на одном куске, нога лошади, согнутая на скаку в колене, — на другом; еще одна лапа, опирающаяся на черную линию, ограничивавшую нижнюю часть росписи; лицо черноволосого мужчины, изображенное в профиль. И еще множество более мелких кусков.
Как разобраться в этих загадочных обрывках? Может быть, по принципу известной детской игры — складывающихся из кубиков картинок? Ворочать тяжелые куски при этом не придется: все изображения скопированы в красках на бумаге. Скажем заранее — ничего из этого не получится. Уж если сравнивать наши находки с детской игрой, то они будут напоминать набор, в котором из десяти кубиков не хватает семи или даже восьми.
Но ведь в наборе, кроме кубиков, есть еще и напечатанные на бумаге целые картинки. И археолог В. Д. Берестов, написавший еще в студенческие годы работу по живописи Топрак-калы, нашел такую картинку для «красной комнаты». Правда, она была не на бумаге, а на серебряной чаше, найденной очень давно, еще до революции, в Прикамье, но, как установил С. П. Толстов, происходившей из Хорезма. Развернув в прямой плоскостной пояс выбитое на чаше изображение и сравнив с ним найденные в «красной комнате» разрозненные «кубики», он пришел к выводу, что роспись «красной комнаты» по сюжету аналогична изображению на чаше. А на серебряной чаше — сцены охоты. Всадник поражает копьем напавшего на него тигра. Другой всадник из лука стреляет в льва. Лев нападает на третьего всадника, обороняющегося также при помощи лука. Очень любопытно, что геометрический орнамент на чаше тождествен по построению некоторым орнаментальным мотивам росписей Топрак-калы.
В разных помещениях дворца была найдена довольно большая группа портретных изображений. Это не изображенные с известной долей условности придворные хорезмшаха — придворный писец, придворные красавицы, молодые люди неизвестной профессии в черных кафтанах, а настоящие портреты, очень выразительные, написанные в разнообразии поз и движений, с применением более тонких линий и цветовых оттенков, оживляющих мазков и штрихов.
…Склонился в раздумье человек, опершись на согнутые пальцы украшенной браслетом руки… Тщательным контуром прорисовано лицо рыжеволосой женщины с тонкими бровями и длинными ресницами. Еще одно женское лицо: на голубом фоне, с устремленным вдаль взором, прядями падающих на плечо черных волос…
Несомненно, это фрагменты каких-то многофигурных композиций. В одном из помещений (на стене!) сохранились остатки росписи с изображением одной из таких сцен: женщина в белой одежде что-то передает или показывает мужчине в темном. В другом месте расчищено изображение сидящих рядом мужчины в черной и женщины в светлой одежде. Трудно сейчас сказать, о чем повествуют эти сцены, однако можно предполагать, что если не все они, то по крайней мере часть их связана единым сюжетом. Возможно, это иллюстрации какого-то неизвестного нам, но волновавшего в свое время хорезмийцев эпоса.
И еще об одном изображении хочется рассказать. В 1949 г. в небольшом помещении, соединявшем три центральных зала дворца, был расчищен обломок росписи с великолепным изображением орла. Перед орлом — навершие жезла в виде трилистника, стоящего на четырех шарах. Археологи-хорезмийцы уже так много знали о Хорезме, о Топрак-кале и ее жителях, что смысл и этого, загадочного на первый взгляд обломка, был разгадан. С. П. Толстов высказал мнение, что перед нами не что иное, как часть изображения царя в короне в виде орла.
Можно спросить: а на чем основано такое предположение? Ведь на росписи нет даже никаких намеков на царя. Может быть, только жезл? А С. П. Толстов пошел в своих выводах еще дальше. Он назвал, какому из хорезмшахов могла принадлежать корона — Вазамару. О том, что это может быть короной хорезмшаха, было ясно по найденному ранее в «зале царей» царскому головному убору. Изображения на хорезмийских монетах рассказали, что такую корону носил хорезмшах Вазамар. Ну а жезл? И ему нашелся двойник — на серебряном хорезмийском блюде с изображением царя, окруженного музыкантами и слугами.
Как все это, оказывается, просто, скажете вы. Нет, не так просто, или, вернее, просто только в нашем рассказе. На самом деле, это итог многолетней предшествующей работы в Хорезме, больших, накопленных за это время знаний, долгих раздумий, сопоставлений.
О живописи Топрак-калы можно было бы еще многое рассказать. Например, о замечательном хорезмийском орнаменте. Ведь он лучше, чем что-либо другое, рассказывает нам о народных истоках топрак-калинской живописи и больше всего ассоциируется с миром образов народного орнамента современных жителей Средней Азии — узбеков, таджиков, каракалпаков, казахов. Ведь орнаментальные мотивы пришли на стены дворца хорезмшахов с тканей и ковров, с кожаных изделий и произведений ювелиров. Одни из них ведут свое происхождение из среды кочевников, другие возникли в кругу ремесленников земледельческих оазисов, третьи всегда были присущи городскому архитектурному декору.
Основной вывод, к которому пришел С. П. Толстов, когда еще не все росписи Топрак-калы были извлечены из завалов и раскопки продолжались, это вывод о существовании самостоятельного хорезмского художественного, центра, отличного от других художественных центров позднеантичной Азии. Знакомство с искусством других народов, в частности Индии и Ирана, с творчеством кочевых и полуоседлых племен Приаралья, Причерноморья, Сибири не привело к созданию механически составленного из разнородных элементов, эклектического искусства. Искусство позднеантичного Хорезма и Топрак-калы — цельное искусство, впитавшее в себя и творчески переработавшее на основе своих принципов и законов многое из лучших художественных достижений других народов.
